Сергей Поварцов - Причина смерти — расстрел - Хроника последних дней Исаака Бабеля

Раздражение цензуры вызвал также роман В. Вересаева «В тупике». Гражданская война в Крыму. Старый писатель-реалист, «Нестор русской интеллигенции» описал ее «объективно», с позиций гуманной социал-демократии. Картины взаимного произвола и насилия показаны глазами молодой женщины Кати Сартановой, тяготеющей к меньшевизму. В идейных спорах Кати с двоюродным братом большевиком Леонидом заключена вся «соль» романа. Героиня Вересаева не приемлет новую классовую мораль большевизма, ей претит циническая философия брата. «В банкирском особняке, где я сейчас живу, — говорит Леонид, — попалось мне недавно „Преступление и наказание“ Достоевского. Полкниги солдаты повыдрали на цыгарки… Стал я читать. Смешно было. „Посмею? Не посмею?“ Сидит интеллигентик и копается в душе. С какой-то совсем другой планеты человек…» Нечто подобное, как помнит читатель, скажет потом молодой коммунист Безайс из романа Кина [13] Книга В. Кина появилась спустя пять лет после романа В. Вересаева — в 1928 г. . Совпадение символическое. Имя Достоевского в устах новых советских героев, конечно же, не случайно. Великий писатель явно мешал им, никак не соотносился с той складывающейся системой ценностей, которую утверждал большевизм. Отсюда ирония, бьющая, однако, мимо цели. Не следует забывать, что и Ленин называл Достоевского «архискверным».

Катя не скрывает своего презрения к ЧК, к насилию. «Да, спасибо вам за вашу новую мораль! — отвечает она брату. — Ведь самодержавие, — само самодержавие, с вами сравнить, было гуманно и благородно. Как жандармы были вежливы, какими гарантиями тогда обставлялись даже административные расправы, как стыдились они сами смертных казней! Какой простор давали мысли, критике… Разве бы могло им даже в голову прийти за убийство Александра Второго или Столыпина расстрелять по тюрьмам сотни революционеров, совершенно непричастных к убийству?.. Гадины вы! Руку вам подашь — хочется вымыть ее!»

Сравнение жандармов с чекистами явно не в пользу последних. Катя бесстрашно дискутирует на эту тему и с женой председателя ревкома Корсакова. Ортодоксальная большевичка возмущена рассуждениями Кати. «Глаза Надежды Александровны стали очень маленькими, темными и колючими.

— Хорошее сравнение!.. И так могут рассуждать девицы, мнящие себя революционерками! Охрана самодержавия — и охрана революции!»

Появление главного чекиста Воронько сначала обескураживает Катю. Женщина уже наслышана о нем, как о «палаче Украины». Однако внешность Воронько не совпадает с примелькавшимся имиджем. «В полумраке Катя видела серьезные глаза под высоким и очень крутым лбом, поблескивала золотая оправа очков, седоватые усы были в середине желто-рыжие от табачного дыма. Обычного вида интеллигент, только держался он странно прямо, совсем не сутулясь». Видя изумление женщины, интеллигентный чекист роняет: «Вы думали — у меня не только руки, но даже губы в крови?»

Да, перед нами старый партиец, политкаторжанин, прошедший через тюрьмы и ссылки. Возможно, учился где-нибудь в Цюрихе, знает языки. Профессиональный революционер, он выполняет очередное задание партии — возглавляет работу ЧК. Когда Катя недоуменно спрашивает его, как можно арестовывать и уничтожать невинных только по одному подозрению, Воронько спокойно разъясняет: «Но тут лучше погубить десять невинных, чем упустить одного виновного. А главное, — важна эта атмосфера ужаса, грозящая ответственность за самое отдаленное касательство. Это и есть террор… Бесследное исчезновение в подвалах, без эффектных публичных казней и торжественных последних слов. Не бояться этого всего способны только идейные, непреклонные люди, а таких среди наших врагов очень мало. Без массы же они бессильны. А обывательская масса при таких условиях не посмеет даже шевельнуться, будет бояться навлечь на себя даже неосновательное подозрение».

Со «смутным ужасом» слушает Катя речь «идейного, убежденного человека». И, побывав у него на приеме, понимает, что Воронько не многим лучше тех, кого сам же и карает за бесчеловечность.

Он — идеолог насилия. Последнее, что видит Катя в его служебном кабинете, это плакат: «Не задерживайте лишними разговорами. Кончив свое дело, уходите».

Несмотря на цензурные строгости, роман Вересаева выдержал семь изданий. По-видимому, сыграло роль одно обстоятельство. В напечатанных недавно воспоминаниях писателя есть сцена, где он рассказывает, как 1 января 1923 года читал в Кремле фрагменты еще не оконченного произведения высшим руководителям партии. В числе слушателей — Сталин, Каменев, Дзержинский, Сокольников, Курский, а также несколько известных литераторов-коммунистов. По окончании чтения, пишет Вересаев, «на меня яро напали. Говорили, что я совершенно не понимаю смысла революции, рисую ее с обывательской точки зрения, нагромождаю непропорционально отрицательные явления и т. п.