Денис Давыдов - Дневник партизанских действии 1812 года

На рассвете изба моя окружилась просителями; более ста пятидесяти крестьян

окрестных сел пали к ногам моим с просьбою на Масленикова, говоря: "Ты

увидишь, кормилец, село его, ни один хранц, (то есть франц, или француз) до

него не дотронулся, потому что он с ними же грабил нас и посылал все в

Вязьму, - всех разорил; у нас ни синь-пороха не осталось по его милости!"

Это нас все взорвало.

Я велел идти за мною как окружившим избу мою, так и встретившимся со мною

на дороге просителям.

Приехав в село Масленикова, я поставил их скрытно за церковью и запретил им

подходить ко двору прежде моего приказания. Казалось, мы вступили на

благословенный остров, оставшийся от всеобщего потопления! Село, церковь,

дом, избы и крестьяне - все было в цветущем положении! Я уверился в

справедливости доноса и, опасаясь, чтобы после ухода моего страдальцы сами

собой управы не сделали и тем не подали пример другим поселянам к мятежу и

безначалию, что в тогдашних обстоятельствах было бы разрушительно и

совершенно пагубно для России, я решился обречь себя в преступники и

принять ответственность за подвиг беззаконный, хотя спасительный!

Между тем товарищи мои сели за сытный завтрак... Я не ел, молчал и даже не

глядел на все лишние учтивости хозяина, который, чувствуя вину свою и видя

меня сумрачным и безмолвным, усугублял их более и более. После завтрака он

показал нам одну горницу, нарочно, как кажется, для оправдания себя

приготовленную: в ней все мебели были изломаны, обои оборваны и пух

разбросан по полу. "Вот, - говорил он, - вот что эти злодеи французы

наделали!"

Я, продолжая молчание, подал потаенно от него знак вестовому моему, чтобы

позвал просителей, и вышел на улицу будто бы садиться на конь и продолжать

путь мой. Когда на улице показалась толпа просителей, я, будто не зная, что

они за люди, спросил: "Кто они такие?" Они отвечали, что окрестные

крестьяне, и стали жаловаться на Масленикова, который уверял, что они

изменники и бунтовщики, но бледнел и трепетал. "Глас божий - глас народа!"

- отвечал я ему и немедленно велел казакам разложить его и дать двести

ударов нагайками.

По окончании экзекуции я спросил крестьян, довольны ли они? И когда

передний из них начал требовать возвращения похищенного, то, чтобы прервать

все претензии разом, я его взял за бороду и, ударив нагайкою, сказал

сердито и грозно: "Врешь! Этого быть не может. Вы знаете сами, что

похищенное все уже израсходовано французами, - где его взять? Мы все

потерпели от нашествия врагов, но что бог взял, то бог и даст. Ступайте по

домам, будьте довольны, что разоритель ваш наказан, как никогда помещиков

не наказывали, и чтобы я ни жалоб и ни шуму ни от одного из вас не слыхал.

Ступайте!"

После сего сел на конь и уехал. Теперь обратимся к военным действиям.

Размещение отдельных отрядов около 24-го и 25-го числ, то есть во время

нахождения главной квартиры французской армии в Дорогобуже, было следующее:

Князь Яшвиль, командовавший отрядом калужского ополчения, встретя в Ельне

дивизию Бараге-Дильера, находился на обратном марше в Рославль.

Генерал-лейтенант Шепелев с калужским ополчением, шестью орудиями и тремя

казачьими полками - в Рославле.

Отряд графа Орлова-Денисова был на марше от Вязьмы чрез Колпитку и Волочок

к Соловьевой переправе. Партия моя - вслед за оной на марше из Гаврюкова

чрез Богородицкое и Дубовище к Смоленску.

Отряд графа Ожаровского от Юхнова и Знаменского - на марше чрез Балтутино в

Вердебяки. Партии Фигнера и Сеславина - от Вязьмы к Смоленску, вслед за

моею партией, но ближе к главным колоннам неприятельской армии. Отряд

атамана Платова - вслед за арьергардом неприятеля, около Семлева.

Отряд генерала Кутузова [41] - между Гжатью и Сычевкой, в направлении к

Николе-Погорелову и к Духовщине. По тому же направлению, но ближе к

неприятелю, - партия Ефимова.

Пока покушался я занять большую дорогу у села Рыбков и производил поиск на

Славково, граф Орлов-Денисов опередил меня, так что едва усиленными

переходами я мог достичь его 25-го числа в селе Богородицком и то уже в

минуту выступления его к Соловьевой переправе. Оставя мою партию на марше,

я явился к графу с рапортом. Он меня принял хотя и ласково, но при всем том

весьма приметно было, сколь тревожил его вид подполковника, ускользнувшего

от владычества генерал-адъютанта и пользовавшегося одинакими с ними