Виктор Афанасьев - «Родного неба милый свет...»

ЧТО ВАШУ ПРЕЛЕСТЬ ЗАМЕНИТ?

О РОДИНА СВЯТАЯ,

КАКОЕ СЕРДЦЕ НЕ ДРОЖИТ,

ТЕБЯ БЛАГОСЛОВЛЯЯ?

Армия Румянцева громила турок между Днестром и Дунаем. После битв у речек Ларга и Кагул великий визирь Оттоманской Порты перестал верить в победу над русскими. Плотно сомкнутые, ощетинившиеся штыками русские каре извергали свинец и неуклонно двигались вперед среди пестрого моря спагов — легкой турецкой конницы, кипящей яркими красками разноцветных одежд. Откатывались назад яростные толпы янычар — отборной пехоты султана, и крымские татары на косматых лошаденках.

Румянцев со своими генералами — Боуром, Потемкиным, Репниным — маневрировал смело, по-своему, а места для быстрых передвижений были трудные: сухая степь, речки и озера, болота, голые возвышенности и ущелья… К тому же — изматывающая жара и плохое снабжение: расстояния большие, край малолюдный, Россия — далеко.

Шла борьба за Черное море.

Земля гудела от катящихся кованых колес пушек и зарядных ящиков, от тяжелого шага полков. Вдруг неподалеку от какой-нибудь бессарабской деревеньки — кучка мазанок и плетеных сарайчиков для кукурузы — раскидывались белые палатки, зажигались костры, начинало булькать в котлах солдатское варево. В вечерней тьме из лагеря доносилась в деревню песня:

После Кагула крепость за крепостью отдавали турки русским, ошеломленные их победами: Килию, Аккерман, Бендеры, Браилов, Измаил… «Виват, Екатерина!» — возглашали на биваках запыленные, но не утратившие энергии после трудных походов и битв русские офицеры, сойдясь за походными столами и поднимая чарки. Чувствуя окончание войны, приободрились, повеселели и солдаты: и рослые гренадеры, и маленькие, юркие егеря.

…Королевишну в полон взяли, К белым шатрам приводили, Пред Румянцова становили. Румянцов-князь дивовался. Красоте изумлялся: «Что это за девица. Белолица, круглолица, Черноглаза, черноброва, Хороша больно уродилась!»

…Чуть не утонул в Днестре Силантий Громов — крестьянин-маркитант — вместе со своей повозкой: пропала бы вся его богатая выручка. Спасибо, солдаты помогли, а то уж одно колесо вовсе повисло над водой и доска затрещала… На той стороне реки остались дымящиеся развалины Бендер со взорванными стенами.

— Держись, туляк! — крикнул огромного роста унтер, нажав плечом на край падающей повозки. — Помогай, ребята! Табачку разживемся… Наддай!

Силантий мигом слетел с облучка, схватил коня под уздцы, потащил весь в поту; конь захрапел, попятился, и тут раздался женский вскрик. В корытообразной телеге среди мешков и корзин сидели две женщины, так закутанные в шали, что и их можно было принять за кули. «Вай аллах!» — вскрикнула одна из них, когда телега чуть не опрокинулась в мутную воду, бурно бегущую под мостом. Другая что-то тихо сказала по-турецки.

— Силантий! — сказал унтер. — Никак, бабы у тебя, турчанки, что ли?

— Барину в подарок везу, — охотно ответил маркитант, вытирая рукавом лоб. — Вот ейного мужа, — он кивнул на одну из женщин, — при штурме гренадер штыком запорол, а самою с ружьем поймали. А то — сестра ее. Дом их сгорел. Да больно много всех пленных в Бёндере скопилось — до одиннадцати тысяч! Майор Муфель молодых турских баб собирался отправить на Русь-матушку, будто для воспитания в нашу веру. Я к нему: ваше благородие, не извольте гневаться, а есть у меня просьба к вам нижайшая. Он говорить велел. Вот я и выпросил у него турчанку помоложе. У меня, говорю, телега крепкая, доставлю в целости, худа ей не сделаю. Барину, говорю, в подарок отвезу, Бунину Афанасию Ивановичу. «А, Бунину! — сказал Муфель. — Знаю. Служили вместе в Нарвском полку. Хорошо, я тебе бумагу напишу, вези Бунину турчанку, да не одну, а двух — не разлучать же мне сестер!» И засмеялся.

— Сам, что ли, надумал подарок такой?

— Какое! Прихожу я это к барину. «Отпусти, говорю, батюшка, с маркитантами, в Белёве компания собирается. Счастья хочу попытать, бог даст — избенку новую справлю». Барин наш милостивый: ни обид не чинит, ни добра не делает…

— Ха-ха-ха! — смеются солдаты, идущие рядом с повозкой полкового торговца.