Наталья Рапопорт - То ли быль, то ли небыль

– Вы понимаете, что она могла вас застрелить?! – дуэтом заорали мы с Володей.

– По-моему, она сначала так и хотела, но потом взглянула на меня и угостила грушей. Я ей очень понравился. У неё хороший вкус. А ты что смотришь на меня, как ведьма?

– Я битых два часа носилась по району, расспрашивая встречных-поперечных, не видел ли кто неотразимого красавца, этакого Марлона Брандо, с клюкой, ломаным английским и сонмом поверженных мормонских матрон вокруг. Я уже собиралась ехать в университет, отменять семинар и объяснять, что профессор сегодня лекцию читать не может, потому что в данный момент фотографируется для обложки журнала «Плэйбой».

– Фу, какая злая, – поморщился Блюм. – Перестань ведьмиться. Жаль, что я не познакомил тебя с той милой женщиной, тебе было бы полезно посмотреть, как выглядят добрые и отзывчивые люди.

Я хотела зарычать в ответ, но тут мы подъехали к университету…

– Надо же, яблоки дала! Груши! А ведь могла бы и бритвочкой, – долго ещё переживал Володя, прилежный читатель отдела происшествий местной газеты, перефразируя известный анекдот об Ильиче…

Что есть, то есть – обаяние Блюма было неотразимо.

…Блюм присылал мне из Москвы чудные письма и стихи, некоторые грустные, другие забавные, часто смешанные русско-английские:

Мне нравились не все его стихи и не вся проза, и я откровенно ему об этом говорила. Блюм критики от меня не терпел, спорил и сердился. Чтобы заранее меня обезвредить, на книге стихов сделал мне такую надпись: «Наташке. Эти стихи нравятся людям с сильно развитым художественным вкусом. Помни это, читая. Л.».

Он успел при жизни увидеть напечатанными и роман свой «Две жизни» (спасибо Сереже Никитину), и книгу стихов. Он был им бесконечно рад, и я счастлива, что он получил от жизни этот подарок.

Нет на свете ни чужих, ни наших, Все преграды на пути круша, Борется отчаянно Наташа В одиночку против США.

Идя сквозь жизнь по перекресткам сплетен, Под грудой тяжкою незавершенных дел,

С годами всё труднее заводить новых друзей. Со старыми – багаж прожитых лет, пуд съеденной соли. Им можно сказать: «А помнишь?» Новых не спросишь.

С замечательным художником Михаилом Туровским и его женой Софой меня познакомил Губерман. Я впервые переступила их порог, но уже через десять минут ловила себя на совершенно иррациональном импульсе спросить: «А помните?..» – словно мы прожили бок о бок предыдущие пятьдесят лет. Такие родные оказались люди.

Думаю, что Миша – один из лучших, если не лучший художник своего времени. Только не подумайте, что он это время представляет, скорее наоборот. Искусство конца двадцатого века – искусство распада. Михаил Туровский идёт против течения как хранитель, продолжатель и наследник лучших традиций предшественников. Впрочем, я не искусствовед и эту тему развивать не буду. Просто я погружаюсь в его картины и могла бы проводить среди них долгие счастливые часы, если бы жизнь позволяла. Миша и Софа живут в Нью-Йорке, и видимся мы, к сожалению, гораздо реже, чем мне бы хотелось…

Судьба настоящего художника, как правило, полна драматических событий, и Миша – не исключение. Потомки, конечно, разберутся, напишут роман, снимут фильм. А пока на Мишиной родине в Киеве была огромная выставка в Национальном музее Украины и вышла трёхтомная монография. «В общей сложности пять томов – восемнадцать килограмм. Видишь, какой я внёс весомый вклад в искусство!», – радовался Миша.

После разнообразных приключений Миша наконец получил признание и на Западе. Двуязычная (на французском и английском) монография о «великом современном художнике Михаиле Туровском» вышла и в Париже – 220 великолепных репродукций его работ. И совсем уж не слабо – его работам предоставил свои стены Музей современного искусства в Нью-Йорке (последний раз я была там на выставке Ван Гога).