Юлий Малис - Николай Пирогов. Его жизнь, научная и общественная деятельность

“Однажды, – читаем мы в воспоминаниях Доброва, – сидим мы на уроке латинского языка; двери бесшумно отворяются, и входит небольшая, слегка сутуловатая фигура в широком пальто-сюртуке. В первое мгновение ученики не обратили внимания и оставались сидеть на своих местах; только слегка вытянувшаяся фигура учителя Протопопова и появление за спиной новой личности – директора Шершеневича – с выражением торжественности на застывшем лице дало нам понять, что это и есть новый попечитель, притом же директор многозначительно и пристально взглянул на нас. Мы догадались и встали. Пирогов кивком головы поздоровался с гимназистами и велел сесть. Сказав что-то директору, Пирогов уселся на конце первой скамьи по соседству с учениками. Шершеневич вскоре тихо вышел из класса, конечно, ввиду желания Пирогова. “Продолжайте, на чем остановились!” – обратился Пирогов к Протопопову. Урок возобновился и пошел своим чередом. Пирогов, спрятав руки в широкие рукава своего сюртука-пальто, внимательно следил за ходом урока. Читали, кажется, Вергилия. Оригинал-попечитель взял у соседа экземпляр, следил за переводом, предлагал вопросы, поправлял неудачный перевод, вступал в объяснения с учителем. При этом Пирогов обнаружил знания, подкрепляя свои замечания филологическими и историческими справками. Вначале оторопелый, учитель ободрился, и свободно объяснялся с попечителем. Характерно это отсутствие генеральства, всегда так выгодно отличавшее Пирогова. Поправляя перевод учителя, вставляя свои замечания, Пирогов прибавлял ничего не значащие на первый взгляд, но скрашивающие взаимные отношения слова: “мне кажется”, “я думаю”. Затем Пирогов сам вызывал некоторых учеников, между прочим толкнул своего соседа и велел переводить, причем разыгралась следующая, не лишенная комизма сценка. Гимназист встал. “Не надо, не надо! Читайте сидя!” Бедный “сосед”, слегка подергивая плечами и подправляясь, начал переводить. Пирогов просидел в классе весь урок”.

Такие посещения, а не минутные визиты, действительно знакомили попечителя с учащим персоналом и могли служить правильной оценке годности и способности преподавания.

На уроках латинского, истории, русской словесности и физики – предметы, которые Пирогов знал и любил, – он оставался до конца, предлагая вопросы. Гимназисты скоро привыкли и освоились с попечителем. На уроке истории некоторые ученики пускались “в рассуждения”. Пирогов выслушивал, вставлял свои замечания, иногда смеялся, если ученик зарапортуется. Надо знать, что в классе никто из гимназического начальства не присутствовал. Пирогов не придавал значения этой mise en scиne и при первом же посещении пожелал остаться один с учителем и учениками. Он не хотел иметь посредников в лице директора, полагаясь на свое собственное впечатление. Пирогов входил всегда бесшумно, как обыкновеннейший, простейший смертный, без всякой свиты. При своих посещениях, о которых заранее никто обыкновенно не знал, Пирогов обращался к первому попавшемуся ему навстречу в коридоре гимназии лицу. У такого случайного путеводителя он узнавал, где такой-то класс; тот доводил посетителя до дверей и удалялся, так как Пирогов двери отворял сам. Мелочи, скажете вы. Конечно, мелочи. Но припомните щедринские “мелочи жизни” и вы оцените по достоинству пироговские.

“Приходил он в гимназию обыкновенно пешком: многие маленькие ученики его не знали и при встрече в воротах, не снимая фуражки, с любопытством озирались на него, потом сами же и рассказывали надзирателю, за что и получали должный выговор. В грязную погоду Пирогов приходил в больших калошах-кораблях, с засученными панталонами и так входил в класс и садился на скамье, слегка сгорбившись. Как теперь, вижу эту невысокую фигуру с большими седоватыми баками, с густыми нависшими бровями, из-под которых выглядывали два маленьких проницательных глаза; выслушивая объяснения, Пирогов иногда пристально всматривался в говорившего: маленькие глаза его пронизывали человека насквозь, как бы ставили духовный диагноз говорившему… Казалось, что под слоем фраз эти маленькие, углубленные в орбиты глаза желали схватить самое нутро. Не обращая совершенно никакого внимания на старания гимназического начальства придать классным комнатам внешнюю чистоту, Пирогов, входя в класс, углублялся тотчас в книгу или пристально смотрел на говорившего с ним ученика, заботясь, конечно, не о недостающих на сюртуках пуговицах или высунувшемся воротничке сорочки. Скоро гимназисты полюбили этого “сурового и жесткого человека”; мы со свободным искренним уважением относились к нему; молодой инспектор наш угадал в нем великого человека-гуманиста прежде еще, чем о нем заговорили в Одессе во всех слоях общества”.