Сергей Голубов - Снимем, товарищи, шапки!

В числе написанных мною романов есть один очень большой. Он вышел в свет первым изданием в 1953 году и называется «Когда крепости не сдаются». Главный герой этого романа – действительно существовавший человек. Это генерал-лейтенант советских инженерных войск Дмитрий Михайлович Карбышев.

Карбышев был офицером русской армии еще до войны 1904–1905 гг. Он участвовал и в первой мировой войне 1914–1917 гг., а потом, уже в качестве командира Красной Армии, был деятельным участником войны гражданской. Когда перед нашей Родиной встала задача мирного строительства, Карбышев начал вести большую научно-педагогическую работу, состоя профессором нескольких военных академий. В течение многих лет он читал лекции и писал книги, посвящая их военно-инженерной теме. И Великая Отечественная война впоследствии тоже не прошла мимо Карбышева – погубила его и возвеличила.

Дмитрий Михайлович Карбышев – герой моего романа о несдающихся крепостях. Но как для меня, так и для вас, мои читатели, он должен быть не просто героем романа, а еще и чем-то вроде стеклышка в волшебном фонаре, сквозь которое можно видеть множество громадных событий. Великая Отечественная война застала генерала Карбышева на западной границе нашего государства.

О том, что случилось с ним дальше – как он очутился в плену у фашистов, как продолжал бороться с фашизмом в гитлеровских концлагерях и как покрыл себя неувядаемой славой, – обо всем вы прочитаете в этой книге.

Она представляет собой последние главы романа «Когда крепости не сдаются», кое в чем значительно переделанные. То главное, что есть в романе – его зерно и основа, – заключено в этих главах. Что же это за зерно?

Карбышев говорил: «Обороняются не стены, а люди. Стены только помогают людям обороняться. И поэтому советскую крепость можно уничтожить, а взять нельзя».

В романе дважды подтверждается правильность этой мысли. Две крепости не сдаются в романе: сам Карбышев и Брест. Славой геройской обороны Бреста как бы освещается мрак первых дней и недель войны.

Светлыми образами Тельмана и германских коммунистов, загнанных гитлеровцами в тюрьмы и концлагеря, рассеивается тьма той морозной ночи, когда Карбышев совершил свой последний подвиг. Внешняя линия действий, происходящих в романе, – борьба за мир посредством войны. Внутренняя линия – борьба с войной за дело мира. Все это становится вполне очевидным в последних главах романа.

Потому-то и родилась у меня мысль превратить эту часть его в отдельную повесть, с тем, чтобы смысловое зерно большого произведения стало доступно и читателям маленькой повести.

«Время преходяще, искусство долговечно», – сказал когда-то великий немецкий поэт Гёте.

Прошу вас, друзья мои, прочитав эту повесть, подумайте над тем, что сделал для своей родины Д. М. Карбышев и не заслужил ли он, кроме памятника на месте своей гибели в далекой Австрии, еще и другого памятника – в сердцах человеческих. И не в том ли заключается одна из существенных задач искусства, чтобы с помощью прошлого, сохраненного им от забвения, глубже и шире овладевать новым?

История дает направление искусству и как бы входит через него в нашу жизнь. Ни понять нашу жизнь, ни разъяснить ее вне связи с прошлым невозможно, ибо она, с одной стороны, исходная точка движения в будущее, а с другой – естественное, неизбежное следствие прошлого.

Оторвав современность от ее исторических корней, можно сколько угодно писать о сегодняшнем дне и все-таки не добраться до подлинной сути того, что в нем происходит, – не обнажить его сердца, не раскрыть его души. И наоборот – можно писать о том, что было вчера, а сегодня в своем физическом виде уже не существует, но все еще входит, как живой сок земли, в молодое, цветущее, бурно растущее тело нашего будущего. Да и что такое вообще настоящее, как не ступенька в великом переходе от прошлого к будущему!

Наркевич руководил научно-исследовательским отделом в одной из московских проектировочных организаций полувоенного типа. Карбышев был частым гостем НИО.

Добравшись до кабинета Наркевича, он бросал на подоконник свой громадный, туго набитый, похожий на кожаную подушку портфель и говорил:

– А все-таки скверный тут у вас воздух! Что-то условное, невкусное, непитательное, как сахарин…

– Ну уж это вы чересчур! – недовольно морщась, возражал Наркевич.