Пьер Жильяр - Император Николай II и его семья

Я слышал эти подробности из уст Анастасии Николаевны, которая мне их передала на следующий день.

Алексей Николаевич, еще плохо оправившийся после своего ушиба, усложнил свое состояние неосторожностью. Он не мог следовать за родителями в Петербург, и это было для них сильным огорчением.

Я не могу сказать, чтобы Императрица испытывала личную симпатию к Франции, с которой ее не связывали никакие воспоминания и к которой у нее не было природного предрасположения. Она не понимала французского склада ума и придавала слишком серьезное значение легкомысленным произведениям наших имморалистов. Сама она любила крупных поэтов XIX века.

Государь назначил Великого Князя Николая Николаевича, внука Николая I, Верховным Главнокомандующим русской армии тотчас по объявлении войны.

Под этими воротами Цари всегда проезжали в Кремль по прибытии в Москву. Они ведут из города на Красную площадь, которая тянется вдоль восточной стены Кремля.

Г-жа Вырубова перенесла свои ранения, но она выздоравливала очень медленно и вследствие этого случая осталась калекой.

31 августа 1914 года, по указу Государя Императора, Петербург был переименован в Петроград.

Это же чувство заставило его после отречения сказать одному из офицеров свиты: «И подумать только, что теперь, когда я уже больше не Император, мне не позволят даже сражаться за мою родину!» — Эта фраза вполне выражала его внутреннее чувство.

Французская армия в своем походе на Москву заняла Могилев 19 июня, и маршал Даву жил несколько дней в том же доме губернатора, где теперь поместился Государь с Алексеем Николаевичем.

Профессор Федоров сопровождал Государя во всех его поездках с тех пор, как он взял на себя верховное командование. Доктор Боткин и доктор Деревенко остались в Царском Селе.

Я хочу отметить здесь один случай, имевший место в начале весны в один из приездов Государя с фронта в Царское Село. Этот случай хорошо показывает характер чувств, которые Государь испытывал к немцам и которые он старался внушить своему сыну. Цесаревич играл в парке, где находился также и Государь с Великими Княжнами. Он проскользнул сзади самой младшей из них, не будучи замечен ею, и бросил ей в упор в спину большой комок снега. Отец, который издали наблюдал за этой сценой, подозвал его к себе и строго ему заметил: «Стыдно тебе, Алексей! Ты ведешь себя, как немец. Нападать сзади на человека беззащитного — это гадко, подло. Предоставь это немцам!»

Мне удалось самому убедиться в этом в конце 1915 года. Я встретил однажды у знакомых молодого офицера, который по своим политическим убеждениям был скорее хорошо расположен ко Двору. С глубоким негодованием он рассказал нам, что какая-то личность, по приказанию Императрицы, принесла подарки и деньги германским офицерам, лежавшим в одном с ним военном госпитале, и что этот человек даже не зашел в палаты, занятые русскими офицерами. Удивленный этим рассказом, я просил выяснить это дело. Было приказано произвести расследование, которое подтвердило точность сообщенных мне фактов; однако оказалось невозможным напасть на следы этого лица, которому удалось при помощи фальшивых документов заставить поверить, что он облечен официальным поручением. Случай заставил меня столкнуться с одной из многочисленных провокаций, организованных германскими агентами и на германское золото.

B ту минуту, что я пишу эти страницы, я нахожу полное их подтверждение в приводимой ниже выдержке из статьи французского посла в Петрограде г. Палеолога «Царская Россия во время великои войны» (Revue des deux Mondes, 15 mars 1921): «Вот уже несколько раз мне приходится слышать упреки, которые делают Императрице, будто она сохранила на престоле симпатии, предпочтения и долю нежности к Германии. Несчастная женщина никоим образом не заслуживает этого обвинения, которое ей известно и повергает ее в отчаянье. Александра Феодоровна ни умом, ни сердцем — не немка и никогда ею не была…» Далее: «Ее воспитание, образование, ее умственное и нравственное развитие — были чисто английские; по своей внешности, манере себя держать, по некоторому оттенку холодной сдержанности и пуританизма, по непримиримой и воинственной суровости своей совести, наконец по многим интимным своим привычкам, она еще до сих пор осталась англичанкой. Этим ограничивается в ее характере то, что сохранилось в ней от ее западного происхождения. Сущность ее природы стала вполне русской. Прежде всего и несмотря на враждебную легенду, которая создается вокруг нее, я не сомневаюсь в ее патриотизме. Она любит Россию горячей любовью».