Борис Сичкин - Мы смеёмся, чтобы не сойти с ума

Второй:— Да, вообще-то, тем более если есть бабки...

Третий: — А если уж жениться, то ни в коем случае не на еврейке.

Первый: — А какая разница?

Третий: — С еврейкой хлопот больше. Все ей сообщи, все ей расскажи — где был, что делал, что на работе, родственников куча — Изе позвони, Сему навести, Белла Израелевна придет в субботу, что мы купим Ривочке на годовщину свадьбы... Если заболела, так вообще секунды вздохнуть нет — вари ей бульончики, следи за температурой, ставь горчичники, бегай за лекарствами. А если, не дай Бог умрет — так это вообще катастрофа!

Второй: — Да, но, скажем, русская тоже может умереть.

Третий: — Ну и хуй с ней!

***

В Москве около газетного стенда двое читают газету. Один обычный молодой парень, а второй, видно, из "новых русских".

Молодой парень: — Ты смотри — война, в Сомали война, в Чечне, практичеса война, в Афганистане, как мы ушли, они толы настоящему и начали воевать, в Таджикистане таю Господи, хоть бы мы только не воевали, не дай Бог у нас что-то опять закрутится.

Новый русский: — Ты то еще что? Не было б войны, не было б войны... Тебе-то чего — взял винтовку и пошел, а нам с вещами ебаться.

***

В московской очереди одна женщина жалуется другой:

— Мой-то слышь, от меня ушел. К Зинке, небось, к этой рыжей побежал. А я-то что только для него не делала, все лучшее — все для него было. Если молоко, то первый самый жирный стакан ему; я масла почти не ела, но ему в кашу минимум 100 грамм бросала, ему мясо с жирком, а мне только постное, были деньги, не было денег — яичницу он всегда ел с салом. И после всего этого...

Я подумал: "Так он правильно сделал, что ушел. Такая диета может быть не самый быстрый, но самый верный способ покончить жизнь самоубийством".

***

У работающего в бруклинском ресторане официанта спросили, как с типами (чаевыми по-английски): — Типов много, а денег мало.

В заключение я хочу сказать несколько серьезных слов о человеке, которому я посвятил написанную с юмором главу, но которым я безмерно горжусь — о моем сыне Емельяне. Емельян, и это не только мое мнение, но и мнение многих людей, начиная от его педагогов и профессуры в России и кончая десятками тысяч слушателей, восхищающимися его музыкой, гениальный композитор, рождающийся раз в столетие.

Когда меня в Союзе посадили в тюрьму, и была задача помешать Емельяну поступить в консерваторию, не дать рекомендацию и отправить в армию, никто на педагогическом совете даже не пытался что-то сказать о его профессиональных недостатках — настолько явно была видна пропасть между ним и остальными претендентами на рекомендацию — говорили о том, что он не комсомолец, манкирует субботниками и не проявляет политической активности на занятиях по военному делу. Емельян — единственный человек в Советском Союзе, поступивший в консерваторию без рекомендации. Хотя без рекомендации документы просто не принимают, Емельян пришел на предварительное прослушивание, и после этого вопрос о документах уже не стоял. Его бы приняли, даже если бы он предъявил документы на имя Адольфа Гитлера.

Емельян живет в своем мире и пишет божественную музыку, не обращая внимания ни на так называемые «современные тенденции, объявившие скрип несмазанной телеги классикой и величайшим достижением человеческого гения, ни на бешеные заработки ничтожеств, не имеющих к музыке никакого отношения, но исправно стряпающих один дешевенький шлягер за другим. Как результат, он полностью отрезан от двух кормушек, вокруг которых толкутся сегодняшние композиторы и композиторы-песенники. К коммерческой дешевочке он, естественно, не имеет никакого отношения, а для современных классических кругов он не просто враг, но сама угроза их существованию.

Многие обыватели, зациклившиеся на деньгах, акциях и пенсионных вкладах, недоумевают и спрашивают меня — как так получилось, что мой сын нигде не работает?

Емельян не получает денег, но работает — пишет и записывает свою музыку — по 15 часов в сутки, а не стремится он к тому, что они считают смыслом жизни, потому что не хочет разменивать свой непостижимый талант на преходящие символы материального успеха.

Запись его музыки стоит сумасшедших денег, но Емелюшка, твой бедный спонсор отец готов работать в шахте, на Чернобыльской атомной станции, чтобы вновь и вновь переживать момент, когда на твоем авторском концерте в Карнеги Холл, две с половиной тысячи человек встали и, стоя, 40 минут скандировали композитору, чье имя они в этот день услышали впервые.