Илья Бражнин - Недавние были

Смещение различных социальных и временных категорий в словаре таких шергинских сказок, как «Золочёные лбы» или «Волшебное кольцо», укрепляет связь времён, усиливает сатирический и юмористический элементы и придаёт им неповторимо своеобразный колорит. Борис Шергин в этих своих сказках весь традиционен и весь сегодняшний. Свободный и подчас даже прихотливый вымысел настолько органично слился здесь с фольклорной народной основой сказки, что отделить одно от другого уже невозможно. Одно без другого не живёт и жить не может. Это я, пожалуй, понял, а если не в полной мере понял, то почувствовал в первую же встречу с Шергиным, слушал его сказки и старины на том памятном гимназическом вечере, когда я забрёл в отдалённую от танцевального зала комнату и увидел Шергина в окружении плотного кольца слушателей, поражённых и покорённых нежданным в этом румяном кудрявом юноше даром сказителя.

Юный сказитель был не только самобытно талантлив, но и необыкновенно щедр. Он сказывал одну сказку за другой и едва замолкал, как со всех сторон слышалось нетерпеливое:

- Ещё. Ещё. Пожалуйста…

Так я познакомился со сказителем Шергиным. С писателем Шергиным я познакомился много позже. Он хорош, самобытен, увлекателен, но всё же мне кажется, что первородный талант Шергина и истинная его стихия - сказ, устная речь.

На полке моей стоят многие книги Бориса Шергина, но в душе моей и в памяти звучит прежде всего характерный его говорок, негромкий и незвучный его голос, сказывающий неповторимо прекрасные, сказки и старины.

Северная сказка, стародавняя архангельская побывальщина, песня, былина - это атмосфера его души и наследственная его вотчина. Сказки и старины сказывал и дед, и отец Бориса Шергина. Он родился со сказкой и жил в ней всю жизнь.

Образы русской сказки питали его творческое воображение с младых лет. Они были у него на памяти, на губах, а кроме того, на кончике карандаша и кисти. Он прекрасно рисовал, и рисовал точно так же, как сказывал сказки.

Помню, примерно году в шестнадцатом забрёл я как-то к нему. Комната, в которой он жил, была невелика. Самым примечательным в этой комнатке была круглая печь - жарко натопленная и… расписанная от полу до потолка. Роспись походила на сказку: причудливые растения, невиданные цветы, люди с удлинёнными фигурами и с узкими лицами, напоминающие иконы древнерусского письма. Одеты эти люди в старинные сказочные одежды. Блёклые и удивительно гармоничные цвета одежд были богаты нежнейшими и тончайшими оттенками. Убранство, комнаты: деревянные игрушки, туеса, картинки на стенах - всё было того же стиля, того же толка, что и сказываемые Шергиным сказки. Это было жилище Сказки и прибежище Прекрасного.

Много лет спустя мне довелось увидеть книжку Бориса Шергина (сейчас она стоит вместе с другими его книгами на моей книжной полке) «У города Архангельского» с иллюстрациями автора и в его оформлении. Это прекрасный образчик органического слияния и единства формы и содержания. В книжке этой был весь Шергин - с его природными пристрастиями, редким даром живого ощущения прекрасного и своеобразного чувствования и видения русской северной старины.

Другого Шергина, в сущности говоря, никогда и не было. Наблюдая его в быту, читая его книги, слушая его сказы, я всегда видел всё того же Шергина, с которым однажды, будучи семнадцатилетним юношей, встретился в отдаленном уголке одной из классных комнат Архангельской гимназии, где он сказывал печальную повесть жизни и страданий бедного Кирика.

Забыть прочитанное в книгах Бориса Шергина, как забыть прочитанное в любой даже самой прекрасной книге, возможно. Но забыть, как Шергин сказывал сказки, - я не в силах. И сейчас, более полувека спустя, я слышу характерный архангельский говорок Шергина и могу воспроизвести его на память в совершенной точности.

Случается, что в добрый и легкий час я сказываю в узком дружеском кругу сказки Шергина «Золочёные лбы» или «Волшебное кольцо», сказываю так, как слышал эти сказки от самого Шергина. В том, что я сказываю точно так, как сказывал их сам Шергин, я совершенно уверен. Его говор, его манера, его интонации, врезались в мою память, вошли в меня накрепко и навсегда.

Когда я говорю, что сказываю сказки Шергина точно так, как сказывает он сам, я, понятно, не ставлю себя на одну доску с этим великолепным художником устного слова. Его талант неповторим, его дар сказителя уникален. Я просто копирую его сказ, его наговор, потому что не могу отделить его сказок от него самого, потому что эта особая манера сказывать так врезалась в мою память, в моё сердце, что стала уже навечно моим личным, достоянием.