Матвей Ройзман: Всё, что помню о Есенине

— Вот, видите, Вольтер прав, — сказал Глаголь. — «Доносы процветают там, где их поощряют».

Я объяснил, что за Гудкова отомстили: в актовом зале из портрета Николая II вырезали в середине квадрат, и сквозь него была видна желтая стена.

— Это я знаю, — подхватил Сергей Сергеевич, посмеиваясь. — В училище загорелся сыр-бор!..

После этой встречи Глаголь известил меня открыткой о том, что один из рассказов «Предсказание» ему понравился, и он покажет его Леониду Андрееву, который вскоре приедет из Петербурга.

Кто в те годы не читал андреевские: «Рассказ о семи повешенных», «Жили-были», «Бездна» или роман «Сашка Жегулев»? Кто не видел пьес «Дни нашей жизни», «Анфиса», «Екатерина Ивановна»? А потрясший зрителей в Художественном театре «Анатема»?

Я больше всего любил рассказ Леонида Андреева «Баргамот и Гараська». В детстве я жил с родителями на Солянке, в М. Ивановском переулке, в двух шагах от Хитрова рынка. На перекрестке этой улицы и переулка стоял городовой, внешне напоминавший Баргамота, все жители и хитрованцы величали его по имени отчеству, и, конечно, он принимал дары от содержателей ночлежек, притонов, домовладельцев, чьи здания были на его участке. Был на Хитровке и «пушкарь — промышленная голова» Гараська, только звали его «Колька-пьяный». Горе было любому человеку, если обижал Кольку: он узнавал силу пудовых кулаков Баргамота…

Вскоре я предстал перед знаменитым писателем. Резкие черты лица, горбатый нос, открывающие большой лоб черные крылья волос, острая черная борода, огромные вспыхивающие черными огнями глаза заставляли надолго запомнить Леонида Николаевича. Одет он был в черную вельветовую куртку с отложным воротником, из-под которого спускался на грудь небрежно повязанный галстук. Писатель поднялся из-за стола и, пожимая мне руку, заглянул в глаза. Потом стал шагать по комнате, а я испытывал нервную дрожь ученика, протягивающего на экзамене руку за билетом.

— Какие вещи Герберта Уэллса вы читали? — спросил меня Андреев, остановившись.

— «Борьбу миров», «Машину времени».

— А «Преступление лорда Артура Савиля»?

— Не читал!

— Поэтому вы и не знаете, что ваш рассказ «Предсказание» похож на этот «Этюд о долге» Уэллса, — и Леонид Николаевич рассказал содержание.

Конечно, мой рассказ по исполнению ни в какое сравнение не шел с «Этюдом о долге», который я вскоре прочитал.

— Вам нужно больше читать, — продолжал Леонид Андреев. — Для чего? Для того, чтобы не повторить то, что уже написано! И не писать так, как это делали до вас! Найдите свою тему, свой стиль, свой язык! Вы где учитесь?

— Собираюсь поступить на юридический.

— Ни один факультет не дает такое познание жизни, как юридический. Я учился и работал судебным репортером. Какие сюжеты! Какие характеры! Фейерверк страстей!

Несколько минут он вспоминал, как тот или иной судебный процесс наталкивал его на золотые темы.

— Не спешите публиковать ваши рассказы, — продолжал Леонид Николаевич. — В литературе очень важны первые шаги. А то шагнут, а авторов не замечают.

Хотя все это говорилось мне гораздо мягче, чем я передаю, но я сидел, чувствуя, что земля разверзлась подо мной, а я лечу в пропасть. У меня только нашлось силы, робко задать мучительный вопрос:

— Выйдет у меня что-нибудь?

— Я не профессиональный хиромант! — проговорил Андреев и улыбнулся. — Прежде чем стать хорошим писателем, надо быть отличным читателем! — сказал он на прощание.

Для меня революция началась с того момента, когда в аудиторию Московского университета во время очередной яркой лекции профессора Озерова вошел староста нашего юридического факультета и сообщил, что Николай II отрекся от престола. Сейчас мы, по примеру петроградских студентов, должны разделиться на «пятерки», препровождать царских «блюстителей порядка» в тюрьмы, из которых уже выпускают политических узников. После этих слов старосты загромыхало такое «ура», что в окнах задребезжали стекла.

Мы начали выбирать руководителей «пятерок» и называть фамилии студентов, которые должны войти в каждую из них. Вдруг слева, в проходе, раздался шум, крик, и мы увидели нашего тыкволицего, с десятком царских медалей на бугристой груди «педеля», у которого вырывали записную книжку. Оказывается, он, украдкой, в уголке, записывал фамилии руководителей и участников «пятерок», чтобы по привычке осведомить охранку. Студенты вырвали у него записную книжку, вытащили его из аудитории и спустили с лестницы.