А Меркулова Нота не любил. Понимал, что делают они общее дело, а всё равно не любил. Уж слишком во многом расходились их взгляды. И методы работы. Нет, конечно, рано или поздно, и даже очень скоро, они тут наведут порядок, и советский Батум станет таким же, как вся Грузия, а Грузия будет цветущей республикой великого Советского Союза, да что там — весь мир станет огромным цветущим садом! Но сегодня… Для кого он редактирует и выпускает свою любимую газету «Трудовой Аджаристан» — не совсем понятно. Кроме большевиков, здесь мало кто читает по-русски. Мало кто вообще читает. Прежняя знать разъехалась, разбежалась, а те, ктоостались, говорят на арабском и фарси, на греческом и немецком, на грузинском и армянском, но больше всего — на турецком. Турецкий город Батум, восточный, мусульманский…
Да бог с ней, в конце концов, с газетой, всё ещё будет: и журналы, и книги, и кино, и радио, а пока главное разобраться с вагонами — с зерном, и с нефтью, и с оружием, — а ещё с вражеской агентурой. Собственно, для этого партия и прислала его сюда. И не надо спрашивать, почему именно сюда, почему именно его — надо просто работать, выполнять свой долг и радоваться. Он это умел, на самом деле умел. И всё-таки ужасно хотелось спросить иногда у товарища Всеволода и у тех, кто повыше: «Но почему? Почему всё именно так?!» Хотелось понять, разобраться, докопаться до сути бытия…
А Санечке так не нравилось здесь поначалу: и летняя духота, и зимняя промозглость, и неспокойное море, и чужой говор, и непривычные запахи… А потом стало так здорово! Они были по-настоящему счастливы. Они ходили теперь к себе по извилистой дорожке, поднимавшейся в гору меж сосен и эвкалиптов, мимо турецких домиков с плоскими крышами и маленького греческого кафе, мимо подставок, где уже сушились коричневые табачные листья, мимо ароматных жаровен с первыми каштанами, и он держал её под руку и всё умолял не торопиться. «Санек! — говорил он ей. — Тихонечко, не оступись». «А правда, мы самые счастливые на свете, Нотанька?» — спрашивала она. «Конечно, правда, — отвечал он, — ведь у нас будет маленький».
Они уже придумали, как назовут его — Аркадий, Арик, Арок…
Аркадия, если верить старому неаполитанцу Саннадзаро — это такая волшебная страна, где всегда полдень и все счастливы.
У них обязательно родится сын. И это случится сегодня.
Он сидел на прибрежном камне и ждал, когда начнет светать.
Его звали Натан Залманович Стругацкий.
Было 28 августа 1925 года. Час ночи. Санечка, Александра Ивановна родила в четыре часа утра. И сыну, как и планировали, дали имя Аркадий в честь погибшего на Гражданской дяди Арона.
Спустя семь лет, семь месяцев и восемнадцать дней уже в Ленинграде у Натана Залмановича и Александры Ивановны родился второй сын, которому дали имя Борис.
А «врачишку», подавшегося в писатели, звали Михаил Афанасьевич Булгаков. В 1921-м именно там, в Батуме, он и родился как писатель, потому что в свои тридцать лет принял решение остаться на родине и работать в литературе. Великая ирония его «хромой» судьбы заключается в том, что Батум стал и началом, и концом его литературного пути. Пьеса под таким названием — «Батум», — написанная Булгаковым о молодых годах Сталина, не смогла примирить писателя с властью. Отец народов почувствовал фальшь и неискренность в тексте. В 1939 году торжественная поездка коллектива МХАТа во главе с Булгаковым в Батум, по местам боевой славы вождя, была отменена, едва начавшись — телеграмму из Кремля доставили в поезд уже в Серпухове. И это стало началом медленной, но неизбежной гибели Булгакова. Батум создал его как писателя, Батум и погубил.
А в 1925-м, в год написания «Собачьего сердца», изданного лишь через много лет после смерти Михаила Афанасьевича, тот же Батум подарил миру ещё одного выдающегося писателя. Аркадий Стругацкий, вошедший в литературу в соавторстве с братом Борисом, по праву может быть назван продолжателем и преемником традиций Булгакова, отнюдь не чуждого фантастике.
Остаётся добавить, что товарищ Всеволод Меркулов, один из самых зловещих сталинских душегубов, прошедший за пару безумных революционных лет стремительный путь от учителя в тифлисской школе слепых (как звучит сегодня, а!) до одного из руководителей грузинской ЧК, позднее дослужился до начальника Главного управления госбезопасности СССР, первого зама Берии, и был расстрелян вместе с ним. Это случилось в декабре 1953-го. Аркадий Стругацкий в это время служил переводчиком в разведотделе штаба дивизии на Камчатке и уже весьма скептически относился к существующей системе. Борис учился на четвёртом курсе матмеха ЛГУ и был вполне правоверным сталинистом. Оставалось чуть больше года до начала их совместной серьёзной работы.
Читать дальше