Анатолий Инчин - Шумят леса Хинельские

— «Я клянусь всеми средствами помогать Красной Армии уничтожать бешеных гитлеровских псов, не щадя своей крови и своей жизни.

Я клянусь, что скорее умру в жестоком бою с врагами, чем отдам себя, семью и весь советский народ в рабство кровавому фашизму…»

Голос комиссара звучал, как натянутая струна:

— «Если же по своей слабости, трусости или по злой воле я нарушу присягу и предам интересы народа, пусть умру я позорной смертью от руки своих товарищей!..»

Единым дыханием вместе с комиссаром произнесли партизаны последние слова: все они отныне связаны одними мыслями, одной судьбой.

Наши гости — хомутовцы — уехали тотчас же после торжественного обеда и концерта художественной самодеятельности. Им надо было готовиться к боевой операции. Зато партизаны Степного отряда, ближние наши соседи, задержались допоздна. Командир отряда Ковалев, молодой еще человек, все присматривался к нашим порядкам, расспрашивал о житье-бытье, о боевой подготовке, участии в боевых и хозяйственных операциях и, кажется, остался доволен. Может быть, действительно, соседям кое-что не мешало бы перенять у нас. Мы знали, что степняки живут не столь уж строго и порой не понимают вреда от той вольности, которая допускалась в их лагере.

Анисименко сказал однажды, возвратясь от Ковалева:

— Табор какой-то… Все перемешалось. Не поймешь толком. Семьями живут, не по-воински… Так и беды накличут. Приходи кто хочешь — никто и не спросит зачем. А еще в старину умные люди сказывали: согласного стада и волк не берет! — Анисименко задумался. Долго молчал. Потом предложил Наумову: — Надо бы поговорить с Ковалевым, подсказать ему. Командир он молодой, сразу все тонкости партизанской жизни не охватит. К тому же слаб после ранения, почти не поднимается. Вместо него всеми делами заворачивает Юрко, его заместитель.

Мне довелось присутствовать при этом разговоре, и я не мог не оценить наблюдательности комиссара. Он сделал неожиданное для нас заключение:

— Юрко действует в одиночку, не советуется с коммунистами. Иначе было бы в лагере по-другому. По всему видать, мало их в Степном отряде, коммунистов. И не так, мне кажется, поняли тамошние командиры задачи партизанской борьбы. Они подняли несколько сел да и переселили в лес. Вот вам и массовость!.. Мол, и будь без хвоста, да не кажись кургуз!

— В Степной район пошлем свою разведку, комиссар, — поразмыслив, решил Наумов. — Поможем соседям… А с Ковалевым, действительно, надо по душам поговорить. Предостеречь товарища, поправить…

Офицер полиции Тыхтало сидел за столом в самом мрачном настроении.

— Да плевать я хотел на Ковалева! — стукнул он кулачищем. На столе звякнул, опрокинувшись, стакан. — Тоже мне партизан! Собрал какую-то орду в Хинельском лесу и баламутит!.. Забыл, видать, как мы две сотни его приспешников из Подывотья в расход пустили! — Тыхтало зло хрупнул огурцом. — С Ковалева сам спущу штаны и плетью раскрошу евонную филею… Не его нам опасаться. Главный враг — отряд Наумова. Вот это орешек! Успели уже и мобилизацию провести и новичков обучить своему бандитскому ремеслу… Присягу намедни приняли! — Тыхтало сплюнул. Зло повторил: — Наумова бы схватить! Тогда никакой комендантишко не посмеет орать на меня да кулаками тыкать. Я сам умею руками махать — еще Петлюрой обучен… Вот так, господа! — губы Тыхтало кривятся, выражая крайнюю степень обиды. — Нет, за что мне, офицеру тайной полиции, паршивый германец в морду дал, а?! За Ковалева, да?! Так с Ковалева я и спрошу! Сам в лес пойду ловить его. Вот так, господа!

— Лучше не чеплять их, — возразил полицай, — отчаянные… ик! Лучше выпьем. — Он опустил голову в чашку с капустой.

Тыхтало презрительно оглядел захмелевших полицаев. «Разве это вояки? Так себе, слабаки! Вот он, бывало!» Впрочем, и сейчас Тыхтало пьет не пьянея. Только злости в нем прибавляется. На всех, на весь мир! Никому нельзя довериться, ни в ком правды нет — по себе знает. И никуда от этого не уйдешь. «Дурачье!.. Вот он — другое дело. Всякую драку умеет себе на пользу обратить. Вот этот мундир, например… Приятно было получить его за храбрость при поимке отчаянного пленного пограничника, который заколол двух немецких солдат… Тряпки, разумеется, мелочь. У меня припрятано кое-что поценнее. Неплохо бы лагерь Ковалева пощипать: там была бы пожива! Там бы я разгулялся, от всей души!»

Опрокинув в широко раскрытый рот стакан первача, Тыхтало насторожился: «Будто кто за дверью скребется? Кому бы это в сени попасть?» Прихлопнув на огненно-рыжей шевелюре белую смушковую кубанку, мельком оглядел себя в зеркало. Точь-в-точь подсолнух на заре!..