Анатолий Инчин - Шумят леса Хинельские

Петька пояснил:

— Через село проходят отряды украинских партизан. Проводили совместную операцию по заготовке продуктов, а заодно громили полицейские гарнизоны.

Петька повел вокруг рукой, торжественно произнес:

— Сотни идут!.. Вот ведь сила какая! Чай, Рязани нашей не хватит, если, скажем, всех по квартирам развести?

Глянул искоса, стараясь определить, какое впечатление произвели его слова. Я молчал. Думал: «Примут ли меня в партизанский отряд?»

Петька это молчание расценил по-своему.

— То-то и есть, браток! Один человек — что прутик. Его и робенок сломат. А когда таких прутиков много и связаны они одной веревочкой? Ого!.. Добрая метла получится. Ее, браток, не переломить. Куды-ы… Всех гитлеров начисто сметет!

Дошли до большой пятистенной избы в середине села. Возле крылечка — несколько разномастных коней. Здесь, как я догадался, располагался штаб отряда Покровского. Очевидно, его отряд и держал заставу на селе.

…Покровский, что-то обдумывая, крупными шагами меряет комнату. Белая смушковая папаха, сдвинутая с высокого лба, подчеркивает смуглость лица. Полы небрежно накинутой на плечи бурки распластаны, как крылья степного беркута. Из-под нее виднеется ладно сидящая венгерка, перетянутая в талии наборным ремешком, пристегнутый кинжал. «Настоящий запорожец, — думаю я, продолжая следить за Покровским. — Видать, горяч, как порох».

В ответ на мою просьбу зачислить в отряд, Покровский дал такую отповедь, что помутнело в глазах.

— Вы окруженец, я тоже. Вы вышли из окружения, я тоже. На вас была форма, при вас оружие. То же самое было и у меня… Как будто между нами не было большой разницы. Теперь она есть. Я командую отрядом, вы не знаете даже, где ваши бойцы. Не в упрек говорю. Просто сопоставляю факты. — Незаметным движением плеча Покровский сбросил бурку на скамейку. Сел за стол. Лицо его посуровело. — Ко мне, лейтенант, каждый день приходят люди, просятся в отряд. Беру только тех, кто сохранил форму и оружие. То же скажу и вам. Добудете оружие — пожалуйста! Будем рады. Отряду нужны обстрелянные бойцы.

Покровский закурил. Предложил кисет мне. Побарабанил пальцами по столу.

— Мы в этих краях недавно: прибыли сюда из Сумщины. Есть там Хинельские леса, бывшая наша база. Несколько отрядов подчинялись единому, как мы называли, объединенному штабу… Не знаю почему, но кто-то из руководителей штаба настоял на решении: без оружия людей в отряды не принимать. Я неохотно разделяю такое решение, но подчиняюсь ему. Кроме того, у меня свои цели… Не обижайтесь, в отряд не возьму…

Я был ошарашен, уничтожен, сбит с толку. Что же это получается? Народ всеми способами борется с врагом, а тут какие-то нелепые «предписания»…

Покровский, видимо, понимал мое состояние: наверно, не раз видел реакцию после подобных «приговоров».

— Да вы близко к сердцу не принимайте. Научитесь ничему не удивляться…

Я ощутил смутную тревогу за своих артиллеристов: а что если и их вот так же, как меня, встретили партизаны? Они все имели оружие, но всякое в пути могло случиться… У меня тоже был пистолет, а теперь вот с палкой вышел на тропинки войны. Рассчитывать на счастливый случай трудно: оружия, конечно, не найти. И если такие же порядки в других отрядах, то придется хлебнуть горя…

Почти не слышу, о чем еще говорит Покровский. Думаю… Думаю…

Молчание прервал Петька, мой недавний знакомец. Он привел к Покровскому парня, похожего на цыгана, со смелым, дерзким взглядом темно-карих глаз.

— Тоже окруженец, в отряд просится.

Покровский встал из-за стола.

— Извините, товарищи, мне нужно побывать на заставах. — Обратился к новенькому. — Вам объяснят, кто и как принимается в Первый Ворошиловский партизанский отряд. Желаю удачи.

Цыганистого парня, которого, как и меня, выпроводил Покровский, зовут Николаем Калгановым. Он, к моему большому удовольствию, оказался не только земляком, но и мордвином.

Узнав, в чем дело, Калганов напросился ко мне в напарники. От природы он был человеком неунывающим и все время подтрунивал над моей неудачей. Но было заметно, что и сам страдает от приема, оказанного нам Покровским.

Калганов рассказывал о родном доме близ Пензы, о работе в МТС, о делах на фронте и скитаниях в тылу врага…

Меня поразила его способность говорить, нимало не заботясь о том, слушают его или нет. Говорил он, растягивая звук «о», и речь от этого казалась мягче, приобретала оттенок мечтательности.

— Хорошо у нас на полях, благо-одать!.. Пшеница — во-о! Рожь — тоже. Садись на комбайн и партизань, сколько душеньке угодно.