Грэм Грин - Распутник

Как отставной, но бравый адмирал
С огромною подзорною трубой
Спешит проинспектировать со скал
В морской дали наметившийся бой,

Не доблести, а должности лишен,
За схваткой с пониманием следя,
Не отрицая, проклинает он
Почетный статус бывшего вождя…

Так дни мои, вне страсти и вина,
В пожизненном бессилии текут
И вынесла коварная волна
На стылый берег старческих причуд.

А все же передышка настает
(Иначе б я в мученьях изошел!),
Когда бутылей боевитый флот
Плывет под канонаду рифм на стол.

Я знаю: раны, шрамы и рубцы
Не отпугнут от моря молодежь,
А новобранцам я гожусь в отцы,
Пусть для отцовства стал, увы, не гож.

Иной и не захочет с нами плыть,
Во мне дурной увидев образец,
Но, чтобы жалким трусом не прослыть,
Он выпьет — и сопьется под конец.

А если кто другой блюдет мораль
И брезгует огнем ночных атак,
Я укажу ленивцу на пищаль
И подскажу, куда палить — и как.

Я расскажу о том, как напролом,
За домом — дом, берутся города,
Как стекла бьем, как дверь с петлей дерем,
Каких трофеев ищем мы тогда.

И, распаленный винами и мной,
На приступ в первой шлюпке он пойдет —
Лачуги не пропустит ни одной,
Возьмет бордель и церковь в оборот.

А я — в шатре бессилья своего —
Благословлю безумные дела;
Ведь мудрость мне — и больше ничего —
Отставка по болезни принесла.

Предстала обнаженною она.
Я был влюблен, она была нежна.
Сражения мы ждали в равной мере,
Заранее готовы на потери.
Коринна, в предвкушении забав,
К упругим персям грудь мою прижав,
Язык из уст в уста ко мне заслала —
Гонцом, с которым пылко оглашала
Любви незамедлительный указ:
Не здесь идти на сечу, но сейчас!
Душа моя, с лобзаньем и объятьем,
Парила, припадая к пышным статям,
Но прежде чем Коринна, не спеша,
Туда ввела, где тоже есть душа,
В победный бой рванувшуюся рать,
Я кончил всё, что не успел начать!
Хватило мне простых прикосновений
Ее боков, и ляжек, и коленей,
И взгляда с высоты холма в обрыв…
Смешком за торопливость осудив,
Прильнула пуще прежнего Коринна,
Шепча меж ласк: «Мужчиной будь, мужчина! —
И плача: — Восхищенью отдал дань,
Ну а теперь — для наслажденья — встань!»
А я, в ответ на это изобилье,
Не чаял распахнуть былые крылья,
Лобзая лишь затем, чтоб скрыть бессилье.
Я всё еще желал ее — умом;
Я знал: загвоздка лишь во мне самом —
И стыл я, брюхом вверх, как снулый сом.
Персты Коринны дивно деловито
(Способные смутить и еремита,
И в скалах высечь звонкие ключи),
Но тщетно ворошили прах в печи.
Дрожа, стыдясь, тоскуя и горюя,
Я знал: холодным пламенем горю я!
Ведь то, что было раньше как алмаз,
Десятки стекол рассекавший враз,
Та кровью девства смазанная шпага,
Та сок из ран сосавшая бодяга,
Предмет, в любви не ведавший преград,
Не разбирая, перед или зад,
Паж или дама, девка иль прелат,
Всегда со всеми твердо одинаков —
Теперь свернулся, словно кот наплакав!
Растратчик, дезертир и мародер
Съел страсть мою, питая свой позор.
Чьи чары, чье бесовское заклятье
Развратника поймали на разврате?
Какая из последних потаскух
Повинна в том, что светоч мой потух?
Какая стародавняя погрешность
Вдруг выплеснулась в слабость и поспешность?
Как площадной буян и горлопан
Прохожих задирает, зол и пьян,
И всех храбрее выглядит как будто,
Но, чуть война случится или смута,
Он, трус, не кажет носа из закута —
Так мой предатель громче всех орал,
Был в уличной возне весьма не мал,
А здесь, заслышав зов, на бой не встал!
Бич горожан, любимчик горожанок,
Теперь пиявок требует он, банок.
Ну нет уж! Если вдруг не можешь ввысь —
Как боров, ляг в грязищу — и усрись!
Да чтоб тебя всего разворотило!
Да чтоб ты с кровью слил свои белила!
Да чтоб тебя на плаху, под топор!
Да чтоб твои заряды — на запор!
Коринне же, невинной до сих пор,
Соитий пожелаю полновесных
С десятком тысяч скотников окрестных.