Аркадий Полторак - Гросспираты

«Еще 21 июля я позвонил по телефону адмиралу Вагнеру в ставку фюрера и попро­сил получить для меня разрешение 22 июля лично выразить мою радость по поводу его спасения».

Вымолив аудиенцию, трусливый и холуйствующий, он поздравляет Гитлера с избав­лением от опасности, клянется в лояльности, а под конец выбрасывает совсем уже смердяковское коленце:

«При отъезде, — вспоминает Редер, — постарался обратить внимание охраны на то, что она пропустила меня с заряженным револьвером в кармане обедать наедине с фюре­ром. Это могло бы облегчить акт покушения, если бы только, в приступе сумасшествия, я вздумал это сделать».

В судебном зале, так же как и другие его коллеги по скамье подсудимых, Редер стоял на том, что никогда и ничего не знал о страшных преступлениях режима, которо­му так верно служил. Лагеря? Камеры уничтожения? Пытки? Он, Редер, решительно ни­чего не ведал об этом. И тут одним из заключительных аккордов по его делу прозву­чала история с Гесслером. Человек этот занимал в Веймарской Германии пост военного министра. Случилось так, что в связи с событием 20 июля 1944 года Гесслер угодил в концлагерь. Каким—то образом он дал знать Редеру, что арестован по недоразумению, и просил поддержки. Редер обратился в ставку. Оттуда ему сообщили, что, по данным СС, Гесслер замешан в покушении.

— Так как у меня не было оснований не верить указанному официальному органу, я прекратил все попытки и старания, — заявляет гросс—адмирал.

Но вот в марте 1945 года Гесслера освободили. Он встретился с Редером и расска­зал, что «был подвергнут пыткам, во время которых ему забивали деревянные клинья между пальцами». Гесслеру стало известно, что «эти пытки производились по приказу фюрера». И что же Редер?

Гросс-адмирал дает четкий ответ:

— Когда я получил это известие, первое, что сделал, — пошел со своей женой на озе­ро за моим домом и бросил в воду свой золотой партийный значок.

Обвинитель осведомляется: нельзя ли считать, что это был первый протест гросс—ад­мирала против политики нацизма.

Редер.Я всегда заявлял решительные протесты...

Но сколько ни рылся в своей памяти подсудимый, кроме истории с женитьбой адъютанта на девушке «с дурной славой», ничего конкретного припомнить не мог. Да вот еще увидев следы пыток на руках у своего бывшего начальника, оглядевшись и убедившись, что русская армия уже за Одером, союзные войска за Рейном, а главное, что Гитлера поблизости нет, гросс-адмирал взял да и бросил в озеро золотой значок нацистской партии. Как—никак это проще и дешевле, чем, скажем, демонстративно вернуть полученную от Гитлера незадолго до отставки награду — 250 тысяч марок!

Май 1945 года. Самоубийство Адольфа Гитлера. В своих московских показаниях Редер дал этому факту такое объяснение:

— Я убежден, что ему не оставалось иного пути после того, как он резко критико­вал поведение Вильгельма II, бежавшего (после поражения Германии. — А. П.) в ней­тральную страну, и после того, как... довел немецкий народ до такого ни с чем не срав­нимого ужасного положения.

Конечно же, в этом лаконичном комментарии нет ни слова о собственной ответст­венности за многолетнее сотрудничество с фюрером и верную службу ему. А ведь Ре­дер хорошо знал, с кем связал свою судьбу, свою карьеру. Столь же хорошо, как и Гитлер знал Эриха Редера, энергичного и верного помощника, до тех самых времен, пока на горизонте не обозначились явственно результаты Сталинградской битвы.

На Нюрнбергском процессе Редер, в отличие, скажем, от Геринга, вел себя тихо, стремился ни с кем не вступать в конфликты, никого ни в чем не упрекал. «Тишайший Редер» — так его и звали. Он—то сразу усвоил — затронь кого-нибудь, и посыплются не­приятности... И все же выдержать такую тактику до конца не удалось. Неожиданно ворвался еще один документ и вызвал страшную бурю.

В 1945 году в Москве следователь спрашивал Редера, что он думает о тех, с кем много лет сотрудничал. Там с ним обращались, как оценил сам гросс—адмирал, «истинно по—рыцарски». Где—то в глубине души у него затаилась надежда, что ему уже не придет­ся больше свидеться со своими бывшими коллегами. Советские следователи, не связы­вая Редера никакими формальностями, дали ему возможность изложить свои соображе­ния, как ему заблагорассудится. И он изложил.

Но истекли несколько месяцев. Из Москвы пришлось переехать в Нюрнберг и пред­стать перед Международным трибуналом.

У пульта советский обвинитель Ю. В. Покровский.