Андрей Жариков - Солдатское сердце

Итак, после смерти Сталина многие вздохнули облегченно. Но еще оставался Берия. И пока этот человек будет жив, нельзя спать спокойно. Каждый топот сзади, каждый стук ночью в дверь будут вызывать страх.

Летом 1953 года Н. С. Хрущев пригласил к себе маршала Г. К. Жукова, уверенный, что более надежной опоры у него нет и быть не может, и обсудил с ним план ареста Берии. Это было крайне необходимо и в то же время чрезвычайно опасно.

Операция готовилась в строжайшей тайне и без промедления. Привлекались самые надежные люди. Войска Московского военного округа взяли под контроль все железные и шоссейные дороги, ведущие к Москве, аэродромы временно закрыли и взяли под охрану. Своевременно были парализованы любые попытки к противодействию.

Все продумано и надежно обеспечено. Во время заседания Политбюро Г. К. Жуков зашел в зал с несколькими офицерами и арестовал ненавистного Лаврентия Берию. Все обошлось без пролития крови.

С февраля 1955 года по октябрь 1957 года Маршал Советского Союза Г. К. Жуков был министром обороны. В связи с шестидесятилетием со дня рождения Георгий Константинович был награжден орденом Ленина и четвертой медалью «Золотая Звезда». Но, видимо, внушал полководец своим авторитетом и сильной волей страх отдельным партийным и государственным деятелям. Не нравились некоторым консерваторам и его коренные изменения в обучении войск и укреплении дисциплины, ломка всего старого. Только поэтому, видимо, в октябре 1957 года Георгий Константинович был снят с поста министра обороны.

Даже некоторые видные военачальники, с которыми Г. К. Жуков прошел сквозь пламя войн, вчерашние друзья, еще недавно славившие его заслуги перед Родиной, стали выступать и писать, обвиняя Георгия Константиновича в каких-то несуществующих «грехах», преувеличивая его ошибки.

Сам полководец говорил позже:

«…тут в чем-то, очевидно, виноват я — нет дыма без огня. Но пережить это было нелегко…

Когда меня в пятьдесят седьмом году вывели из состава Президиума ЦК и из ЦК, я вернулся после этого домой и твердо решил не потерять себя, не сломаться, не раскиснуть, не утратить силы воли, как бы ни было тяжело».

Главным его делом, когда он оправился от нанесенного удара (они наносились и в прошлые времена по всем великим полководцам), стала работа над книгой «Воспоминания и размышления».

Он писал увлеченно каждый день. Вставал и завтракал в одно и то же время, садился за стол и работал. Просматривал книги, архивные документы, свои записи в блокнотах и в рабочих тетрадях. Ходил в военную библиотеку и в архив Генерального штаба, звонил сослуживцам.

Георгий Константинович разыскивал нужные ему сведения, уточнял время и место событий, перепроверял фамилии генералов и офицеров, номера дивизий и армий. Самая обыкновенная «черновая» работа писателя. И все по часам: работа, прием пищи, отдых. И никакой помощи историков и литераторов, как делали многие военачальники. По его просьбе переводились сочинения немецких авторов.

Жуков не хотел подражать современным военным мемуаристам. Он писал так, как сам понимал суть настоящих мемуаров.

«…Мне кажется, что в мемуарах военачальников не место огромным спискам имен и огромному количеству боевых эпизодов с упоминанием тех или иных случаев героизма. В тех случаях, когда это преподносится как личные наблюдения, — это неправда. Ты, командующий фронтом, сам этого не видел, не присутствовал при этом, не знаешь лично человека, о котором идет речь, не представляешь подробности подвига. В некоторых случаях не знаешь и фамилии человека, совершившего подвиг. В большинстве случаев эти факты в мемуарах берутся из чужих материалов. Они не характеризуют деятельности командующего фронтом, а порой мешают созданию целостной картины происходящего, изложенной с точки зрения того, кто пишет мемуары. Мне думается, что злоупотребление этим выглядит как ложный демократизм, ложное заигрывание…»

И о Сталине он пишет о таком, каким тот казался ему в те годы.

Отвечая редакторам военного журнала, маршал Жуков откровенно говорит, что в довоенное время никто не мог заявить вслух, что Сталин не прав, что он ошибается.

«За такую «смелость» могли упрятать в тюрьму. И все же это лишь одна сторона правды. А я должен сказать всю. Я не чувствовал тогда, перед войной, что я умнее и дальновиднее Сталина, что я лучше его оцениваю обстановку и больше его знаю. У меня не было такой собственной оценки событий, которую мог бы с уверенностью противопоставить, как более правильную, оценкам Сталина. Такого убеждения у меня не существовало. Наоборот, у меня была огромная вера в Сталина, в его политический ум, его дальновидность и способность находить выходы из самых трудных положений. В данном случае в его способность уклониться от войны, отодвинуть ее».