Александр Нилин - Валерий Воронин - преждевременная звезда

Конечно, следовало пережить, что внимание публики переключилось на Стрельцова. Мы все жаждали чуда — надеялись, что случится небывалое. И небывалое действительно случилось. Но позднее — на три приблизительно месяца позднее, а то и побольше…

Но скажи кто-нибудь, даже после неудачного для Воронина матча с бразильцами, что и трех сезонов не пройдет, как в один и тот же год, в течение одного летнего месяца они с Эдиком отчислены будут из сборной, куда Стрельцов, однако, сумеет вновь попасть, а карьеру футбольную чуть раньше закончит Валерий, его бы сочли сумасшедшим…

Тем же летом шестьдесят пятого он неожиданно позвонил мне по телефону. Через десять лет мы будем перезваниваться регулярно — и не всегда, сознаюсь, звонки Воронина будут мне в радость и кстати, особенно, когда ночью он объявится в состоянии, близком к умопомешательству, пугающему разбуженного собеседника бредовыми речами… но в шестьдесят пятом его звонок можно было отнести лишь к приятным неожиданностям — я и не предполагал, что он помнит или записал себе мой телефон.

Он настаивал, чтобы я немедленно приехал в гостиницу «Москва» в такой-то номер на втором этаже.

В номере, похожем на служебный, собралась разношерстная компания, типичная для нашей молодости, общительной до идиотизма, — люди, встречавшиеся в подобных компаниях, могли при последующих встречах не узнать друг друга, но с таким же основанием и сохранить ни к чему не обязывающее приятельство на долгие годы. Воронин органично сочетал в себе свойственный прославленным людям снобизм с любовью к малоинтеллектуальному веселью в случайности этих компаний.

Приветствуя меня, он попытался сделать стойку на голове, но уже не смог: компания настолько далеко ушла в бессмысленности развлечений, что я уже не успевал ее догнать — и держал себя глупо и скованно. Воронин, однако, умел пить — и вскоре собрался: мы переключились на свой разговор, изолируясь от остальных… Расходились совсем поздно, но сговорились увидеться завтра днем во дворе университета на Моховой. Он надеялся, что я помогу с поступлением в университет его знакомой блондинке («блонд», как твердил он весь пьяный вечер). Валерий преувеличивал мое влияние на университетских начальников, но я люблю заниматься чужими делами — и пришел, конечно. Не пришла блондинка. Воронин — он явился на Моховую с иностранной спортивной сумкой, утром у «Торпедо» состоялась тренировка — горевал считанные минуты. И мы двинулись в сторону кинотеатра «Ударник» — через реку от «Ударника» причален был ресторан-поплавок, где у Воронина служил шеф-поваром приятель-грузин.

Приятель-грузин усадил нас на палубе поближе к воде, извинился, что не примет участия в трапезе и выпивке, он куда-то торопился. Просил не платить ни за еду, ни за коньяк — это как нельзя оказалось кстати: стесненность в средствах нами ощущалась и до любезного предупреждения шеф-повара обуздывала алкогольную фантазию.

Мы немножечко выпили под течение реки — и разговор естественно соскользнул на матч с бразильцами. Воронин не касался подробностей, не жаловался ни на что. Он сказал только, что до этого матча постоянно жил в счастливом состоянии от самой возможности играть в футбол, как он играет. А сейчас — чувствовалось по всему — он испытывает смятение, проявив несостоятельность в сравнении, о котором так мечтал…

Я ощутил неловкость и растерянность, слушая его откровения в этой обстановке.

Но очень скоро спортсмен с великолепно тренированной психикой победил в нем зарефлексировавшего эстета.

И как еще один символ несбывшегося — оказавшегося для Валерия невозможным, неосуществимым — появилась на воронинском горизонте этим бесконечным летом Софи Лорен.

… В нашей апээновской компании международный кинофестиваль в Москве стал событием скорее местного значения — душевно мы переселились на две недели в гостиницу «Москва», точнее, на седьмой ее этаж, где располагался пресс-бар.

Не буду преувеличивать нашего разгильдяйства и тяги к спиртному. Мы интересовались кино — и знали, что привезенных на внеконкурсный показ хороших картин мы нигде, кроме как на фестивальных просмотрах, не увидим. Более того, двое из нас работали на фестивале аккредитованными корреспондентами АПН. И наутро после хмельных посиделок — бар функционировал до четырех часов, до раннего летнего рассвета — мы не разрешали себе уснуть, пока заметки в фестивальный вестник не будут написаны и засланы, говоря редакционным языком. Но бессонницу мы переносили геройски — и ни единого вечера в баре не пропускали. Аккредитаций, разрешающих вход в бар, у нас, как я уже сказал, было всего две, а ходили мы как минимум всемером. Когда Воронин прослышал, что Софи Лорен может ночью прийти в бар, и приехал специально из Мячкова, что в сорока километрах от Москвы, мы сейчас же вызвались и его провести под видом корреспондента. Но никакого вранья не потребовалось — злые мальчики из охраны пропустили его без возражений.