Александр Нильский: Закулисная хроника

Зная его несговорчивый характер, воспитанники усвоили особую манеру вступать с ним в переговоры, которые, благодаря маленькой хитрости, всегда оканчивались в пользу просителя. Так, например, если воспитанник, не занятый в спектакле, хотел отправиться в дежурство М-на вместе с товарищами в театр, то должен был подойти к своему нелепо-строгому гувернеру и сказать:

— Егор Петрович, сделайте одолжение, позвольте мне не ехать сегодня в театр, что-то нездоровится.

— Это что за вздор?.. Что за нездоровится? Притворство, лень! Непременно изволь ехать, я никаких поблажек не делаю… У меня чтоб никаких отговорок не существовало! Полумертвый и то поезжай. Хоть под кнутом, а поезжай…

И то же самое, бывало, наоборот. Тот, которому Необходимо нужно било не ехать на спектакль, так же подходил к М-ну и говорил:

— Нельзя ли мне проехаться в театр? Хочется освежиться.

— Что за глупости! — отвечает М-н, вечно одержимый духом противоречия. — И не думай! Изволь оставаться. Что это за мода — бесцельно шататься за кулисами? Я этого не потерплю! Марш в спальню!..

Если бывало, какой-нибудь малолетний воспитанник вздумает шалить с монетой, полученной от родных на лакомства, М-н наскакивает на него хищным ястребом и, вырывая из рук монету, строго спрашивает:

— Это что такое у тебя?

— Двугривенный.

— Двугривенный?! А знаешь ли что такое двугривенный? Это государственная монета. А государственной монетой играть воспрещено. Вот я у тебя ее отберу, так ты в другой раз и не будешь шалостями заниматься.

При этих словах М-н конфисковал двугривенный и с достоинством удалялся от бедного мальчика.

Училищный доктор был в своем роде тоже оригинальным человеком: старый, дряхлый, едва передвигавший ноги; голова его, как на шолиерах, постоянно тряслась; он тщетно прислушивался к разговору, но ничего не слышал, ничего не понимал и не отдавал себе отчета в своих суждениях. Фамилию носил итальянскую — Марокетти, но к какой национальности принадлежал он в действительности, никто не знал. О его медицинских познаниях ходили стихи, начинавшиеся таким куплетом:

При мне же он лечил всех не камфарой, а каким-то «эланом», который прописывался им от всевозможных болезней. Знавшие его ранее утверждали, что в свое время это был весьма сведующий врач, но различные ученые опыты и эксперименты над самим собою расшатали его здоровье и разбили его организм. Так, например, рассказывали что он однажды задался мыслью уподобить человеческий желудок лошадиному и с этою целью в продолжение нескольких дней кормился только одним сеном. Он хотел доказать, что человек, как лошадь, может питаться сухою травой, но этот научный опыт чуть не свел его в могилу. Он так начинил свой желудок сеном, что лучшие доктора столицы едва поставили его на ноги, однако коллективно решив, что их коллега-пациент страдает тихим помешательством. В другой раз Марокетти изобрел какую-то помаду от перхоти, благодаря которой он лишился остатка своих волос…

Этими личностями, конечно, не исчерпывается галерея училищных оригиналов. К их числу принадлежит так же и законоучитель — протоиерей Михаил Б-в, долгое время бывший настоятелем церкви при театральной школе. В своих суждениях и рассуждениях это был величайший философ и резонер: так по крайней мере он думал сам о себе. Впрочем, внешний вид его далеко не гармонировал с этими отвлеченными качествами: он был весьма тучен, в движениях комично угловат, носил очки, которые к его миниатюрному вздернутому носу вовсе не шли, придавая физиономии насмешливый вид. Для полной обрисовки его портрета следует добавить, что о. Михаил носил большую, рыжую с проседью, бороду, которая во всех торжественных случаях играла немаловажную роль. Читая кому-либо нотацию, он самодовольно поглаживал бороду, а при каких-нибудь неприятных для него объяснениях она подвергалась немилосердной трепке, имевшей вид искреннего самобичевания. В разговоре он сильно упирал на букву о, почему его речь постоянно имела грубый характер. В общем же это был типичный человек, оставивший после себя бесчисленное количество курьезных воспоминаний.

Он был весьма внимателен к своим прихожанам и усердно посещал со святом всех своих сослуживцев. В большие праздники у него бывало такое множество духовных визитов, что к некоторым беднейшим по состоянию и низшим по служебной иерархии он мог явиться только спустя несколько дней после церковного торжества, когда его посещения уже не ожидали.