Ганс Киншерманн - Кроваво-красный снег. Записки пулеметчика Вермахта

Сибирь! Какое ужасное слово! Оно стучит, гремит внутри моей головы. Могут ли американцы представить себе, что означает слово «Сибирь»? Способны ли они осознать весь тот страх, ужас и ощущение полной безнадежности, которые оно вызывает? Мы, сражавшиеся против советских войск, можем представить, что ждет нас в Сибири.

В бараках мы впервые почувствовали вкус того, что нас ожидает. Нас разместили в комнатах, обставленных нарами, наскоро сбитыми из голых деревянных досок, прикрытых одним покрывалом. Мы все еще под стражей американцев, но все меняется, когда в конце бараков останавливается товарняк и из него выходят несколько русских. Меня охватывает дрожь! Меня всегда пугали и эти лица, и эта форма! Я думал, что смогу забыть о них, но ошибался. И даже если их не будет рядом со мной, они еще долго будут преследовать меня в ночных кошмарах.

Нам приказывают построиться. Подходит переводчик. Он требует, чтобы все, кто служил в СС, сделали шаг вперед. Только несколько человек подчиняются этому требованию. Затем сделать шаг вперед велят тем из нас, кто сражался только на Восточном фронте. Переводчик призывает нас сознаваться и не лгать, потому что лживые сведения легко проверить. Я просто молчу. Мой мозг лихорадочно работает, пытаясь придумать, как мне отсюда выбраться. Я не хочу, чтобы меня отправили в Сибирь! Пусть уж лучше я получу пулю в спину при попытке бегства, как это случилось с двумя солдатами, рискнувшими бежать, когда мы строем входили в лагерь.

14 мая . Из личного опыта мне известно, что меня лихорадит всякий раз, когда рана начинает гноиться, — значит, я должен спровоцировать новое заражение. Осколок гранаты пробил что-то вроде туннеля от точки входа до кости; сразу после ранения оттуда вытекал гной. Затем отверстие заросло тонким слоем кожи, и именно его мне предстоит вскрыть. Я заставляю себя взять ржавый гвоздь. Осознаю всю серьезность последствий, но в таком безысходном отчаянии пусть я лучше умру от заражения крови, чем позволю отправить себя в сибирский ледовый ад. Морщась от боли, я прокалываю недавно зажившую кожу гвоздем, пока не проступает кровь, и, чтобы ускорить инфекцию, проталкиваю в рану несколько сантиметров марлевой повязки.

15 мая . Похоже, мой план сработал. Всю ночь меня мучили страшные боли в руке, зато днем лоб становится горячим, и я сваливаюсь в лихорадке. Пока я бреду к медпункту, голова кружится, и я чувствую, что теряю сознание. Санитар уносит меня на носилках и осматривает. Смутно помню, как обращаюсь к больничному водителю с просьбой отвезти меня в госпиталь в Байришер Хоф, что он и делает. Дальше я ничего не помню.

17 мая . Утром я просыпаюсь весь в поту. Мне снилось, что я вновь на передовой, что вокруг меня царят смерть и разрушение. Понемногу голова начинает проясняться, я понимаю, где нахожусь. Я лежу в чистой постели в госпитале в Байришер Хоф с тремя другими ранеными, в светлой и хорошо проветренной палате. Улыбчивая сиделка приносит кофе. Она дает мне в руки чашку. Вкус как у кофе в зернах, но слабый, будто его вторично подогрели. Когда я пытаюсь сесть, понимаю, насколько ослаб и что моя левая рука плотно перебинтована выше локтя.

Входит доктор. Он спрашивает, почему я не в постели. Не иначе, он накладывал мне повязку. Будто прочитав мои мысли, он говорит:

— В вашей ране застрял целый метр марли. Пришлось сделать длинный надрез выше сустава. Я поспел вовремя: еще пара часов, и можно было заказывать отходную. — Я собираюсь что-то сказать, но он не дает мне и, подмигнув, добавляет: — Все в порядке. Я просмотрел вашу солдатскую книжку и понял, почему вы это сделали.

3 июня . Как быстро летит время! Госпиталь постепенно пустеет, остаются лишь несколько человек, нуждающихся в лечении и уходе. Кормят заметно лучше, зато больше не дают табака. Некоторые пациенты имеют связь с внешним миром и умудряются время от времени разжиться американским табаком — его выбирают из пепельниц немцы, работающие на американцев!

Лично я выменивал у американцев свои награды, одну за один раз, на сигареты «Лаки Страйк», «Кэмел» или «Честерфилд». И черные, и белые американские солдаты с ума сходят по немецким медалям; возможно, они будут хвастаться ими по возвращении домой. Они даже приходят к нам в госпиталь и пытаются перебить друг у друга цену за наши награды количеством пачек сигарет. Какая мне польза от этих побрякушек? В отличие от других немецких солдат, для меня они всегда мало что значили. Я уже говорил, почему. И сейчас, когда мы потерпели поражение в войне, цена им ломаный грош. В лучшем случае это цена металла, из которого они сделаны. Уж лучше я получу за них несколько пачек американских сигарет, иначе как мне, заядлому курильщику, пережить тяжелые времена?