Владимир Гуляев: В воздухе 'илы'

Лена посмотрела на меня и, как мне показалось в темноте, улыбнулась.

- А я и не собираюсь вас кормить до отвала, но по куску хлеба, по картофелине и по кружке кипятку найдется. К Седьмому ноября нам выдали праздничный фронтовой паек, так вот, кое-что осталось. Думаю, что за такое угощение не будете обижаться?

Вдруг ее смех неестественно оборвался и несколько шагов мы прошли молча.

- Ну, а если не подходит, я не навязываюсь,- сказала она каким-то обиженным тоном. - Как хотите!

- Да мы хотим, хотим! Все хотим, - закричали мы с Костей. - Только ведь неудобно вас грабить.

- Неудобно?! - Лена остановилась и в упор посмотрела на нас. В темноте глаза ее блеснули зеленоватым огоньком.

- Эх вы!.. Сразу видно, что не были еще на фронте. Здесь нет такого мещанского понятия "неудобно". Здесь, если товарищ в беде, то все общее, даже жизнь!..

Вот когда по-настоящему нам стало неудобно. От стыда мы не знали, что делать, что говорить. Хорошо, что было темно и Лена не могла видеть наших физиономий.

Очевидно, интуитивно почувствовав наше состояние, Лена непринужденно рассмеялась и взяла нас обоих под руки.

- Пойдемте покажу, как найти нашу дверь, и чтобы пулей за ребятами! Привыкайте к фронтовым порядкам!..

Но когда мы вшестером (двоих не оказалось в "гостинице"), пробравшись через развалины, остановились возле гостеприимной Лениной двери, мною овладело чувство неловкости.

Наконец, поборов робость, мы гурьбой переступили порог, и я "доложил" Лене бодрым голосом:

- Товарищ старший лейтенант, группа пилотяг в количестве шести ртов прибыла по вашему приказанию!

- Вольно, вольно! - послышалось из соседней комнаты, отделенной от маленькой прихожей плащ-палаткой, приподняв которую, в проеме бывшей двери появилась и сама улыбающаяся хозяйка. На ее гимнастерке в колеблющемся пламени коптилки блестели две медали - "За отвагу и "За боевые заслуги".

- Быстро заходите и закрывайте дверь! - скомандовала она.- А то у нас не жарко, да и коптилку задует.

Последний с силой захлопнул дверь, и коптилка погасла. На секунду в темноте воцарилась неловкая тишина.

- Ну кто же так хлопает дверью? - упрекнул Костя. - Заставь дурака богу молиться...

- Да что вы накинулись на человека, он же хотел как лучше. Маша, - позвала Лена, - принеси-ка сюда коптилку со стола!

Край плащ-палатки приподнялся, и прихожая озарилась ярким светом лампы, сооруженной из гильзы большого снаряда (105-миллиметрового, а может быть, и большего калибра). Ее держала совсем юная, стройная девушка. Не то пламя окрашивало ее волосы в красноватый тон, не то на самом деле они отдавали золотистой рыжинкой. По ее белому лицу разбежались еле заметные веснушки. Правильный небольшой носик был чуть-чуть вздернут кверху с еле уловимой задоринкой. Голубые глаза из-под длинных ресниц смотрели прямо, открыто и немножко удивленно.

- Снимайте, мальчики, ваши шинельки и вешайте вон на те гвоздочки, - Лена показала на стенку в прихожей. - А это Маша. Работает в нашем госпитале сестренкой. Она у нас лучший лекарь! Самые тяжелые раненые начинают улыбаться, когда она ухаживает за ними.

- Ну, Елена Васильевна, зачем вы так? Скажете тоже. - Маша опустила свои необыкновенные глаза, по щекам ее запрыгали отблески пламени. А может, краска смущения залила их.

- Ладно, ладно, не смущайся, Солнышко ты наше! Ее так раненые зовут. Лена "прикурила" погасшую коптилку и поставила ее на тумбочку...

Ребята, раздевшись, вешали свои шинели, а я смотрел на Солнышко и не мог оторвать глаз. Маша повернулась, чтобы уйти в комнату, и ее взгляд скользнул по мне. Потом она внимательно посмотрела прямо мне в глаза. На секунду наши взгляды встретились, и в душе у меня что-то начало плавиться. Она опустила глаза и быстро скрылась за плащ-палаткой. Сразу стало в прихожей почти темно. "Ну да, она же унесла большую лампу, а свет маленькой загородили ребята", подумал я. Снял свою старенькую синюю шинельку, водрузил ее на гвоздь и вслед за ребятами прошел за занавеску. Посредине небольшой комнаты стоял стол, вместо скатерти покрытый чистой простыней. Разные тарелки, кружки и стаканы, вилки и ножи только подчеркивали желание наших хозяек сделать почти из ничего радость для совсем не знакомых им людей.

Маша появилась из-за занавески, отделявшей угол комнаты, с двумя банками консервов и, поставив их на стол, опять скрылась за занавеской.

- Костя, открой, пожалуйста, - сказала Лена и вручила ему консервный нож, а сама стала резать шпиг, кладя отрезанные кусочки на ломтики черного хлеба. Глядя на эту процедуру, я сглотнул слюну. Лена, заметив это, тут же скомандовала: