Иван Гобри: Лютер

Раз начав, Гобри уже не может остановиться. Все последующие страницы книги он посвящает извержению хулы в адрес Лютера и его окружения. Из числа гуманистов, сторонников новых идей, он похваливает тех, кто не пошел за Лютером (особенно Эразма Роттердамского), и либо не замечает, либо чернит тех, кто откликнулся на его призывы. Все они оказываются в лучшем случае «насмешниками», в худшем — «возмутителями спокойствия». Особенно достается рыцарю-гуманисту Ульриху фон Гуттену, талантливому поэту и участнику восстания 1522 года. Гобри не жалеет бранных слов в его адрес. Этот «пьяница, головорез и бабник», в качестве «наемника и грабителя», оказывается, был «правой рукой Лютера»! Сам же Лютер показал себя приспособленцем и ренегатом: начав как представитель всего немецкого народа, он затем отвернулся от этого народа и пошел в холуи к князьям; спровоцировав своими речами крестьян на восстание, он, когда это восстание произошло, стал истошно вопить, что крестьян надо «рвать на куски, душить и резать, в открытом бою и из-за угла, как режут бешеных псов...». Трус и предатель, реформатор кончил тем, что отказался от большинства своих «революционных» убеждений и завершил земное бытие банальным мещанином-бюргером...

Все это приводит Гобри к мысли о том, что дело Лютера историки неправильно окрестили «Реформацией» — ведь это был всего-навсего дикий фарс с плачевным концом! Подлинной же реформой церкви занялись папы и церковные деятели второй половины XVI века, бесстрашно очи-щавшие «заблудшую» Церковь от «скверны» и создавшие условия для ее дальнейшего развития. Но, к сожалению, произошло это слишком поздно: Лютер уже успел сделать свое черное дело — раскол состоялся, и устранить его полностью было невозможно...

Разумеется, в целях наглядности мы несколько упростили схему Гобри, умело вуалирующего ее, как было уже замечено, различными способами, но сущность ее именно такова. Насколько же обоснованны выводы автора? Постараемся ответить на этот вопрос.

Прежде всего, уже в первой части книги, наиболее «объективной», бросаются в глаза постоянные натяжки. Так, инвектива в адрес Ганса Лютера, отца Мартина, оказывается сплошным блефом. Не лучше обстоит дело и с взаимоотношениями будущего реформатора с родителями. Конечно, Ганс наказывал мальчика за проступки — так было и в других семьях, — но вовсе не тиранил его, а от матери Мартин видел всю ту ласку, которую обычно видят дети в нежном возрасте, и никакого «ужаса» в то время в его душе возникнуть не могло. Во всяком случае, судя по его переписке, Мартин Лютер на всю жизнь сохранил к родителям теплые чувства. Следует тут же отметить (об этом забывает Гобри), что Ганс Лютер не стеснял интересов сына и стремился дать ему наилучшее в тех условиях образование, болел за него, и только неожиданный уход Мартина в монастырь, обескураживший отца, привел к некоторому (временному) охлаждению их взаимоотношений. Да, юный Мартин и в университете, и в монастыре, по-видимому, действительно испытывал страх перед дьяволом и адом, но, вероятно, было за что: жизнь школяров тех времен не отличалась нравственным поведением (почитайте Вийона!), и при тогдашней всеобщей религиозности немудрено было временами побаиваться расплаты за грехи — это отнюдь не феномен Лютера, а скорее, феномен эпохи. Другой вопрос, что строить на этом жалком фундаменте целую теорию «величайшей трагедии, равной которой не знала история церкви» — более чем рискованно: причина слишком ничтожна для столь грандиозных, можно сказать, глобальных результатов! Да и потом, Гобри не худо бы вспомнить, что Лютер был не одинок: до него со сходной программой выступил чех Гус, в его же время и позднее этим же путем пошли швейцарец Цвингли и француз Кальвин! Что, каждый из них выступал со своим учением тоже исходя из боязни дьявола и ада? Таких сведений у нас нет. Несомненно, однако, были общие причины всех этих выступлений, совершенно или почти совершенно не связанные с личностными мотивами. Наконец, и это главное, неужели автор книги забыл, что Лютер выступил против папства и католической церкви в 1517 году (и это было его первое выступление подобного рода) не в связи со своими этическими и моральными проблемами, а в связи с конкретными вымогательствами папской власти — продажей индульгенций [2] Индульгенция — папская грамота, дающая за деньги отпущение грехов. Продажа индульгенций была одним из главных источников дохода папской казны в XV—XVI веках. ? И именно после этого выступления Лютер стал известен всей стране и сделался как бы знаменем общей борьбы со злоупотреблениями папства и церкви — обстоятельство абсолютно бесспорное, которое Гобри тщательно замалчивает. И недаром большинство историков считают именно событие 1517 года началом Реформации в Европе. Исходя из этого попытаемся представить в самых общих чертах не химерические, а подлинные причины выступления Лютера и существо дела, совершенного им. Для этого, однако, нам придется начать с экскурса в далекое прошлое.