Младший тоже хотел уехать. Диссертацию он не написал, а вместо этого решил жениться. Прошел год — и он женился. Потом он ждал ребенка. Прошел еще год — и родился ребенок. С маленьким трудно ехать: надо подождать. Прошло еще два года — ребенок вырос. Вырос ребенок — жена пошла учиться. Жена учится — надо подождать, пока закончит…
И так — год за годом, год за годом.,
И вот я узнал случайно, что старая женщина, что ходит каждую субботу к синагоге, это их мать. И она узнала, что я знаю ее детей. И теперь она уже искала меня в толпе, и находила чаще всего, и рассказывала в который раз свою историю. А я — на правах знакомого — не мог уже отказаться…
— Это было в тридцать шестом… в тридцать шестом… тридцать шестом… — Она говорила, задыхаясь, уставая, сипя натруженными бронхами, старая, больная, телом опавшая, духом раскисшая женщина, и все дергала, дергала, дергала меня за рукав: — Это было в тридцать шестом… тридцать шестом… тридцать шестом… Мы только поженились… Поженились, договорились, условились… Молодые, сильные, переполненные желанием… Мы сразу подали документы. Сразу, да-да, сразу! Тогда еще выпускали… И нам дали полгода на выезд. Мы собирались без спешки, как на долгий праздник. Чего спешить? Без нас не начнется, с нами не кончится. Оставался месяц до отъезда… Да, месяц! Они запретили выезд. Совсем. Почему? Я знаю — почему? Им, наверху, виднее. Они запретили навсегда… В тридцать шестом… тридцать шестом… тридцать шестом… Всю жизнь мы прожили в ощущении этой неудачи. Неудачи? Катастрофы! Когда нам было плохо, мы говорили: там этого могло не быть. Когда нам было хорошо, мы говорили: как бы хорошо это было там! Теперь мы старые развалины, мы на пенсии, у нас дети, внуки… И никто из них не едет! Никто не отвезет родителей в их тридцать шестой год… В тридцать шестой… В тридцать шестой… Вы думаете, они не хотят? Они хотят. Но у них есть еще время. Они думают. Они не торопятся. У них еще впереди много месяцев на сборы… Как у нас в тридцать шестом… в тридцать шестом… в семьдесят шестом…
Ханна — мама, Саул — папа
«Дорогие, любимые! Опять Новый год, и опять мы в разных концах мира. Мы бодры и полны надежд, что в этом году наконец-то будем вместе. Два отказника теперь получили разрешение, где-то и когда-то наша очередь?…»
— Когда я уезжал, было ощущение короткого расставания. Было ощущение: еще немного, год, полгода, — и родители приедут. Я брал книги для отца, я брал стол для семьи, полки книжные, которые нужны нам всем… Разлука, я думал, кратковременна.
Они подали после меня, родители и брат Саша, — и отказ…
Потом надо было спасать уже Сашу. Спасать от армии: подавал один Саша… Это стоило нервов, и много нервов. Его надо было вытолкнуть, как выталкивают ребенка из горящего дома…
Теперь они остались там вдвоем. Одни…
— Как она все аккуратно складывала! Шила ему в дорогу простыни, наволочки. Чистила. Стирала. Бегала по магазинам. Закупала. Складывала-укладывала, старалась для своего мальчика. Она его готовила в дорогу, как невесту готовят перед свадьбой…
— Она говорила только о детях. Она рассказывала об их письмах, она рассказывала о том, что они делают в Израиле. Она говорила: «Я больной человек. Я боюсь не увидеть своих детей. У меня теперь одна только цель в жизни: уехать и увидеть их…
«Четыре месяца мы жили от звонка и до звонка, и каждый раз нам назначали через неделю, еще через неделю — и вот опять отказ! Очень тяжело на душе, очень переживаем, что дети взрослеют без нас… Такая дата у сыночка, такое событие, а мы тут торчим!»
— Интересно ее отношение к властям…
Время от времени у мамы просыпается надежда, что ее поймут. Время от времени она пишет, что они тоже все-таки люди. Ей хочется верить, что они поймут, наконец, как ей тяжело! Но не понимают и не выпускают…
Она сказала по телефону: «Они тоже люди. Они понимают, что я старая женщина. Они понимают, как долог для меня каждый год. И для папы долог… И выпустят, они нас выпустят. Люди, — они понимают, что это значит, — старые люди, пожилые люди, больные люди без детей…»
А после этого был опять отказ. Видимо, они понимают свое дело лучше, чем ее просьбу…
— Потом мы ходили в ЦК, к Иванову… Женщины, только женщины!
Среди всех остальных Ханна Ароновна была самая активная. Она говорила Иванову, она даже расплакалась там, расчувствовалась: «Когда я увижу своих детей?!» И было впечатление: вот она говорит, и вот она верит, что он может что-то сделать. Стоит ему захотеть… И что вообще на свете существует справедливость, и в Советском Союзе тоже…
Читать дальше