Феликс Кандель - Врата исхода нашего (девять страниц истории)

А они с братом были поздние.

Мать родила их уже под сорок.

Когда и не чаяла…

И стал жить мальчик.

Мальчик как мальчик.

Жил себе и жил.

Были такие чудаки во все времена.

В школу ходил, книжки читал, кино смотрел, речи слушал, сам потом выступал.

Все, как у всех. Все, как для всех. Только ростом оказался поменьше да задумчивостью побольше. Да еще не всякого до себя допускал, долго держал за стеночкой, приглядывался-присматривался, стоит ли этому человеку дверцу открыть.

В футбол играть не любил. Гвозди забивать не умел.

Любил математику. Любил шахматы.

В двенадцать лет напечатал шахматную задачку собственного изобретения. Заплатили за это 5 рублей 35 копеек. С вычетом за бездетность.

В четырнадцать лет — первый разряд по шахматам.

В пятнадцать — кандидат в мастера.

Так и хранятся в семье вырезки из тех старых газет с упоминанием фамилии юного дарования, да еще квиточек денежного перевода на 5 рублей 35 копеек. И фотографии хранятся. И разные мелочи, несущественные для постороннего.

Поздние дети — особые дети…

А дорога для него расстилалась ровная, гладкая, будто под горку: катись — не споткнешься. Школа с золотой медалью — институтский диплом на отлично — работа научная, перспективная…

Жизнь открывалась прекрасная!

Судьба баловала сверх меры!

По сравнению с тринадцатым годом разве может быть хоть какое-нибудь сравнение?!..

Войны не знал, Сталина не помнил, дело «врачей-убийц» обошло стороной, в младенчестве… Еврейство свое не ощущал, традиций не имел, истории не знал, песен не слышал: все, как для всех, все, как у всех. Само время освободило от необходимости знать и помнить. Само время услужливо подсунуло оправдания с отговорками.

И везде он был активистом. Всегда и везде. В школе. В институте. На работе…

Ах, евреи, евреи! Сколько вы наработали на других, евреи. В веках. В странах. Мозги свои отдавали. Мускулы свои. Идеи и эмоции. Энергию и страстность… Самих себя на удобрение…

Ах, евреи, евреи! Не пора ли, евреи, поработать на себя? Землю свою удобрить. Горе свое помыкать. Радость свою испить. Свою — не чужую.

Не пора ли, евреи?..

Председателю Президиума Верховного Совета СССР от Мильгром И. П.

Мой сын, Щаранский Анатолий, в 1973 году подал заявление о выезде в Израиль…

Как мы приходим к этому?

Кто знает — как?

Что толкает нас? Что заставляет нас? Что сидит в нас до поры-до срока, чтобы пробудиться нечаянно и врасплох?

Во все времена евреи срывались с насиженного места, во все времена…

У одних — флаг на мачте, ветер в паруса, горизонты отпахнутые. У других — прыщ на седалище: не усидеть. У третьих — тоска едучая, от которой бегут всю жизнь — не убежать…

Но главное не это. Не это — основное…

Веками повторяемое, веками ожидаемое — заклинанием, верой неистовой, надеждой невозможной, вдохом каждым и каждым выдохом: «В будущем году…», «В будущем году…», «В будущем…»

Ниточка.

Вечная ниточка.

Ниточка малая, невесомая.

Через моря и страны.

Ниточка, которую не ощущаешь долго, до первого ее натяжения.

А натяжение слабое, прерывистое: не всякий и уловит это натяжение, не всякий и поймет, не всякий и захочет…

«Рабами были вы в земле Египетской…»

Рабами были мы. Рабами стали мы. Рабами со всеми удобствами.

Какое у нас, граждане, обеспеченное рабство! Какая упоительная возможность заложить ненужную душу в обмен на добавочное тело!..

В Киеве случилось землетрясение. Дома качались, как деревья в бурю. Народ сыпался вниз по лестницам, напуганный и полуодетый.

Одна дама выскочила на улицу с двумя хрустальными вазами в обнимку. Вазы — они могут разбиться. Хрусталь — он нынче подорожал. Она отдышалась на ветерке, огляделась вокруг себя и закричала, вдруг, в ужасе и смятении:

— Лорочка! Где Лорочка?! Я забыла про Лорочку!..

А ниточка тянет. Тянет ниточка. Тянет и на ком-то обрывается. Перегруженная добром нахватанным, страхом накопленным, самодовольством и безразличием…

Сегодня мы голосуем ответственно: да-нет. Сегодня мы решаем за себя и за потомков своих: да-нет. Сегодня мы не можем оговориться незнанием и воздержаться: да-нет. Сегодня мы уже умудрены опытом прошлых лет, когда неожиданно, врасплох, закрылись на десятилетия выпускные двери: да-нет. Сегодня мы понимаем, что двери могут закрыться еще раз, по расчету или по прихоти. Сегодня мы не имеем возможности сослаться на спасительное «завтра».

Сегодня — это значит сейчас. Завтра — может быть, никогда.