Павел Огурцов - Конспект

С младшим братом, вооруженные игрушечными лопатами, поднимаемся по лестнице бить деда за то, что он кричит на маму.

Смотрю как молотят хлеб. Кто-то меня поднимает, чтобы я лучше видел. Молотилка, работающая от паровой машины, она называется — паровик. В воздухе золотая пыль. Потом я много раз рисовал молотилку, дым, пыль.

Меня ведут по деревянному перрону. Я упираюсь — не хочу уходить от станционного колокола.

Сижу рядом с дедом в длинном красном автомобиле с откинутым верхом. Впереди сидит шофер. Едем по городу, а я смотрю только на гудок, т.е. грушу. Дед говорит: «Еще погудишь, только после». Автомобиль останавливается, я слышу —«Вот и приехали» – и чувствую горькую обиду. Дед меня поднимает, сажает на переднее сиденье и говорит: «Вот теперь гуди сколько хочешь». Испытываю счастье.

30 августа 1846 года в русском селе Клочки Купянского уезда Харьковской губернии у казенного крестьянина Трифона Горелова родился сын. Назвали его Петром. В 1861 году, когда Петру шел пятнадцатый год, его отдали в харьковский магазин «в мальчики».

О Петре Трифоновиче отзывались по-разному, но сходились в одном — незаурядный ум и сильный характер. Петр Трифонович скоро разбогател и приписался ко второй гильдии купеческого сословия. Подростком я спросил у его младшей дочери Гали:

— А почему не к первой?

— Чтобы платить меньший налог.

— А почему тогда не к третьей?

— Это было бы несолидно. Ни магазина, ни лавки Петр Трифонович никогда не имел. Играл на бирже, покупал и продавал большие по тому времени дома, покупал имения разорившихся дворян и продавал их целиком или по частям. Всегда ему принадлежали одно имение и один дом, которые он со временем продавал. Его большая по нынешним меркам семья летом жила в имении в Курской, Воронежской и снова Курской губернии, а зимой — в Харькове, в собственном доме, то на Николаевской площади, то на Мироносицкой улице, то на Нетеченской набережной.

Никакого образования Петр Трифонович не получил, писал с ошибками, говорил только по-русски, но правильно. Любил читать и охотно посещал театры. Умел себя держать в любом обществе, как говорила его дочь Клава, — был хорошо отесан. Религиозным не был, обряды исполнял формально, терпеть не мог попов и называл их долгогривыми. Сыновьям и дочкам старался дать образование, включая высшее. Характер имел крутой и был вспыльчив. Его дети находили, что он во многом похож на Лопахина из «Вишневого сада».

Подростком я жил с отцом, его сестрами, затем и бабушкой, а в новой семье матери только бывал и однажды от нее услышал, что состояние моего деда перед революцией составляло сорок миллионов золотом. Я ахнул и, конечно, сообщил об этом дома. Все засмеялись.

— А что тут смешного?

— Видишь ли, — ответил отец, — эта сумма, мягко выражаясь, сильно преувеличена.

— А сколько у него было? – Этого никто не знал. — А миллион был? Опять засмеялись.

— Если посчитать стоимость всего имущества, то, пожалуй, миллион мог быть, — сказал отец. — И то я в этом не уверен.

— Ну, а сколько?

Опять засмеялись, а отец нахмурился.

— Я же тебе сказал, что мы не знаем. Твой дед никогда не говорил о своем состоянии, а мы не спрашивали. Когда после революции его спрашивали — сколько он потерял, он отвечал: столько, сколько имел.

Бабушка Ульяна Гавриловна родилась 6 июня 1855 года в слободе Двуречной Купянского уезда в семье крепостных крестьян — Гавриила Степановича и Надежды Константиновны Половченко. Бабушка – украинка, но в отдельных чертах ее лица и лиц ее двух младших дочек угадывались следы какого-то восточного происхождения. Всю жизнь она говорила на хорошем украинском языке, но вместо «кофе» произносила «кохве», и в то же время, что меня удивляло, вместо «хвiст» произносила «фiст». По-русски бабушка читала свободно, а говорить так и не научилась, и я однажды слышал, как она сказала:

— Та важко менi весь час згадувати як воно говориться.

Она была трудолюбивой и заботливой, отзывчивой и доброжелательной. Говорили, что если бабушке ночью станет холодно, она всех обойдет и укроет потеплее. Религия была ее главной, если не единственной, опорой во всех бедах и несчастьях. А поседела она в 28 лет. Моя мама, не сказавшая ни одного доброго слова ни о ком из Гореловых, об Ульяне Гавриловне отзывалась так: святая женщина. Моя тетя Клавдия Петровна в старости мне говорила:

— Как бывают люди, которые стараются в жизни только брать и ничего не давать, так наша мама только давала, ничего не требуя взамен.