Юрий Безсонов - Двадцать шесть тюрем и побег с Соловков

Физические мучения, лишения, пытки, избиения в Советской России существуют. Я мог бы привести много примеров избиений и пыток заключенных на Соловках и в тюрьмах. Я видел избиение при попытках к бегству, я видел арестованных с разбитыми в кровь лицами, я видел как на них ломали палки, я сам перенес много. Но это все не орудия для большевиков, на этом далеко не уедешь. Большевики гораздо тоньше, чтобы применять эти грубые старые способы. Раз изобьешь — подействует, второй — меньше, третий — еще меньше и т. д. Большевики умны, они этим не злоупотребляют. Важно действовать на психологию, важно, что тебя могут избить, могут пытать, могут расстрелять. Важно, что в России каждый боится этой возможности, этого "могут", что на деле там ни права, ни законности нет. Важно, что царство произвола там продолжается…

Тяжело действовало на меня угнетение личности: — Упорное желание большевиков сделать из тебя мерзавца. Путь к облегчению своей участи всегда открыт. — Делайся начальством и дави. Но дави уж изо всех сил… А то тебя сметут и задавят.

Затем мучила скученность…

Ф. М. Достоевский говорит: "что страшного и мучительного в том, что во все десять лет моей каторги ни разу, ни одной минуты я не буду один. На рабстве всегда под конвоем, дома с двумястами товарищами и ни разу, ни разу один".

И дальше: — "Впоследствии я понял, что кроме лишения {170} свободы, кроме вынужденной работы, в каторжной жизни есть еще одна мука, чуть ли не сильнейшая, чем все другие. Это вынужденное сожительство".

Но ведь обстановка, в которой пришлось жить Достоевскому, не сравнима с Соловецкой… 8 вершков нар… Это не шутка… Спать можно только на боку… Здесь так много народу, что буквально нельзя было найти места, чтобы можно было бы говорить так, чтобы тебя не слышали…

А кругом провокация. Провокация во всех видах и оттенках. Купить голодного человека легко. И большевики покупают… И как Pocсию, так и Соловки крепко держат этим в руках. Рта нельзя раскрыть, чтобы это не было известно. А раскрыл, болтнул, или тем более сказал правду, и тебе обеспечена прибавка срока.

В России вообще, а на Соловецких островах в частности и в особенности, только тот может удовлетворить свои элементарные потребности, то есть иметь хотя бы и очень ограниченную свободу, кров и хлеб, кто совершенно отказался от совести. Кто сознательно идет на то, чтобы стать мерзавцем. Везде, на всем земном шаре, человек может честным трудом заработать себе кусок хлеба. В одних местах легче, в других труднее, но заработать можно всегда. В России этого сделать нельзя. Там человек не может только работать. Там он обязательно должен участвовать в политике. Он не может молчать, он должен говорить, и говорить то, что ему приказывают. Мало того, должен заставлять других повторять свои слова.

Я колебался… Меня шатало… Во мне было два я, два человека… Материя и дух… Христианин и человек земли. — Раздвоенность… Она мешала и мучила..

Вот я на нарах… Ночью… Я один… Лежу и думаю… Ведь я сейчас силен… Во мне есть дух… И Бог меня сюда поставил…

Здесь я найду людей, которые меня поддержат. — Вот случай мне проверить силу… Мне надо покориться Богу, страдать, терпеть, любить, прощать… Так говорил мне человек, которым я хотел бы быть. Но ведь условия тяжелы, я их не выдержу… Я человек земли… Я жить хочу, {171} хочу борьбы, свободы, я не могу смириться… Так возражало мне мое земное я.

Что делать? Ведь выхода же нет. Одно из двух: Страдать или изгадиться… Идти на компромисс… Давить или тебя задавят…

Бежать…

Эта мысль пришла мне в голову на следующий же день после моего прибытия. Она не могла меня не интересовать. И хоть я и старался всеми силами отогнать ее и подчиниться боль Бога — она все таки не давала мне покоя.

В первый день после моего прибытия в Соловки я не пошел на работу. Мы сидели на нарах. Нас было трое. — Ротмистр Иегушского полка Мальсогов, один арестант, отбывший уже свои 3 года и на днях отправляемый в Нарымский край, и я.

Я расспрашивал их о жизни, о работе, о порядках на Соловках, и, хоть очень интересовался побегами, но подходил к этому издалека. Я знал, что об этом нельзя даже и говорить. Понемногу выяснилось, что до сих пор все эти попытки бежать кончались неудачей.

"Но ведь вчера же бежал один". — Задал я ему вопрос. — "Да. И будет пойман".

Разговор на эту рискованную тему был начат, не известно позволит ли обстановка его повторить, и я решил его довести до конца. Передо мной офицер, с виду внушающий доверие, и уже год просидевший на Соловках… Надо попробовать его самого, подумал я, и рассказав ему, что я уже несколько раз бежал, спросил его прямо хочет ли он бежать.