Сбрасывать такие осколочные бомбы на город, и тем более куда попало, - бессмысленно. Но, видимо, злоба фашистов, не могущих прорваться к Москве, была такова, что какой-то бандит на маленьком самолете нарочно задержался в небе, когда бомбардировщики ни с чем повернули назад. И вот хоть как-нибудь досадить, хоть как-нибудь! - три человека оказались жертвами этого стервятника.
Дарью Макаровну убило наповал - осколок попал в грудь. Галя бросилась к ней, но увидела, что помощь здесь не нужна. На пороге дома истекала кровью Василиса Акимовна Одинцова. Тете Кате Назаровой не удавалось наложить жгут, а Галя сразу сумела это сделать. Меньше всех пострадал Павел Иванович Кобешкин. Осколок, видимо, крупный, попал в его деревянную ногу. Нога раскололась, а Павла Ивановича контузило.
Потом, во второй половине октября 1941 года, я видел, как днем фашистский летчик-истребитель сбросил такую же осколочную бомбу на очередь за картошкой возле Москворецкого моста. Там было много убитых и раненых...
Сколько лет прошло, а я все не могу забыть то пасмурное и холодное утро, толпу у нашего подъезда, кровь, капающую с носилок, сапожника Кобешкина, на чем свет стоит ругающегося возле расколотой в щепы деревянной ноги, и Галину маму.
Она лежит мертвая на тротуаре, из-под плеча у нее по серому асфальту растекается лужица крови. Лицо у нее бледное-бледное, губы ярко накрашены, красные как кровь.
С тех пор я не люблю, когда красят губы.
ФАШИСТ
Я не хочу рассказывать, как женщины нашего дома подняли на носилки тело Дарьи Макаровны и понесли вверх по лестнице на пятый этаж. Галя шла сзади; она не плакала, а все говорила: "Осторожнее... Пожалуйста, осторожнее..."
Я не хочу рассказывать об этом, потому что я стоял, обняв тетю Лиду, и меня трясло, и я плакал громче всех в переулке.
Я не хочу рассказывать, как прибежал с завода Андрей Глебович, и, увидев на тротуаре расплывшееся красное пятно, кинулся к нам, людям, стоявшим вокруг, и заглядывал в глаза, и никто не мог выдержать его взгляда.
Я не хочу об этом рассказывать, потому что это невыносимо трудно, потому что всем людям, видевшим это, было очень плохо, но я должен рассказать об этом, потому что мне было хуже всех.
Весь день я не выходил из дому, лежал на кушетке, пытался читать какую-то книжку. Глаза мои бегали по строчкам, я листал страницы, но в голове ничего не оставалось. Тетя Лида включила трансляцию на полную мощность, но и радио мне не мешало. В тот день я не слышал ничего - ни песен, ни маршей, ни даже сводок Информбюро.
Часов в пять вечера вошел Шурка Назаров. Он вошел тихо. Плечи опущены, говорит и двигается медленно, голос хриплый. На щеке у Шурки был длинный красный рубец.
- Пойдем, тебя участковый вызывает.
Мы молча вышли на улицу и пошли в домоуправление.
- Откуда у тебя? - показал я на рубец.
- Мать. За Петына, - хрипло ответил Шурка.
Наше домоуправление объединяло несколько домов в переулке и еще два с соседней улицы. Оно находилось в подвале четырехэтажного дома, разгороженное на мелкие клетушки.
Участковый уполномоченный Зайцев сидел в одной из таких клетушек за обшарпанным канцелярским столом. Перед ним был лист бумаги и стеклянная чернильница-непроливайка.
Зайцев - новый уполномоченный. Раньше у нас был другой, его взяли в армию и прислали Зайцева - кажется, отозвали с пенсии. Он никого как следует еще не знал, и мы тоже толком не знали его. Седой такой человек, почти дедушка.
- Садись, Крылов, - сказал он мне. - Будем разговаривать.
- Мне идти? - спросил Шурка.
- Выйди в коридор и жди.
- Долго? - робко спросил Шурка.
- Сколько надо, столько и жди, - хмуро сказал Зайцев.
Шурка вышел и притворил за собой дверь. Мы остались вдвоем.
Я понял, что разговор пойдет о скворечнике. Мне сейчас вообще ни с кем не хотелось разговаривать. Особенно с милиционером. Особенно о скворечнике.
Участковый начал издалека.
Он спросил, где я был во время налета, за день до истории со скворечником.
- Как - где? - сказал я. - На крыше, конечно. Мы всегда на крыше - от тревоги до отбоя.
- Кто - мы?
- Я, Сережка и Шурка.
- Все время на крыше?
- Да, - сказал я. - Мы - противопожарное звено.
- И никто из вас ни разу никуда не отлучался?
- Никто.
- А Назаров?
- И Назаров никуда, и я, и Сережка Байков.
- Это ты правду говоришь про Назарова?
- Я всегда говорю только правду.
- Допустим, что так, - сказал Зайцев. - А в ночь, когда засветился скворечник, Назаров тоже никуда не отлучался?
Читать дальше