Анатолий Черняев - Совместный исход. 1973

При всех его несомненных заслугах (особенно во внешней политике) он незаметно для себя и заметно для всего остального мира соскользнул на хрущевскую дорожку. Апогеем презрительного раздражения (об этом можно было слышать со всех сторон, даже прямо на улице - из случайно услышанного разговора) по поводу положения, в которое он себя поставил, была реакция на телерепортажи о его пребывании в Индии. Но ему, видимо, об этом не донесли. И вот результат: новогодний выход.

Трудно судить, как к этому относятся в душе (!) его «коллеги». Единственно, что я могу наблюдать непосредственно, что Пономарева это коробит. И «позиция» его проявляется в гримасах и жестах, но отнюдь не в формулах. Судя по контексту этих гримас (например, при упоминании о подготовке резолюции апрельского Пленума ЦК, где впервые официально было сказано «и лично»!), не очень в восторге от происходящего Громыко.

В аппарате известно, что его трусливо и подобострастно, но люто ненавидит Демичев. Но тут - не дай Бог, если именно такое недовольство (с этой стороны) обернется против Брежнева.

Полянский, о котором перед декабрьским Пленумом чуть ли не на улице говорили как о кандидате на вылет из Политбюро, не очень скрывает своей неприязни. Скорее даже хочет, чтобы о ней стало известно. Мне рассказывали: Ванька Дыховичный — актер театра на Таганке, женат на дочери Полянского и в хороших отношениях с ее братом, с которым Полянский «всем делится». Так вот, Полянский перед Пленумом сказал сыну: «Мня уже не волнует, останусь ли я в ПБ. Я, как и остальные, фактически уже год не являюсь его членом. Там теперь порядок такой: Брежнев говорит, а мы киваем или поддакиваем». Распространяет Полянский подобное, видимо, для того, чтобы, когда его выгонят, выглядеть не «освобожденным за неспособность» (что, видно, соответствует действительности), а как пострадавший за принцип.

«Личный» момент весьма благоприятный и, как показали эти годы, очень эффективный фактор во внешних делах. Но он может быть и очень опасен. Именно на «личном моменте» случился Карибский кризис, который чуть было не привел к катастрофе. Но ведь во время октябрьской войны на Ближнем Востоке произошло, по-видимому, нечто подобное. Недавно я прочитал интервью Моргентау в «Вашингтон пост». Он говорит: повышенная боевая готовность США была объявлена потому, что стало достоверно известно, что в Александрию направлен советский транспорт с ядерными ракетами на борту. После объявления «тревоги», советский корабль повернул в обратном направлении.

Это согласуется с тем, о чем я писал выше: в одну из ночей, после 22 октября был окрик Генсека — «надо же что-то сделать!» И даже бумага была разослана по ПБ. Вот это и было, видимо, тем «что-то», чему никто не осмелился (уже!) возразить.

Прочитал вчера очень содержательный сборник ИНИОН'а о Брандте. Как раскованно и умно пишут, когда продукция не подцензурна и распространяется только среди доверенной и «всепонимающей» публики, не подверженной влиянию чуждых взглядов.

* * *

Послесловие к году.

Этот год выявил инерционныйхарактер существования Советского Союза.

Экономика — в состоянии депрессии. Но не той, которая свойственна обновляющей ее цикличности капиталистической экономики. Это было начало стагнации и необратимого упадка. Будучи государственной и опираясь на партийную дисциплину и карьеризм номенклатуры, она могла существовать, но уже не развиваться.

И это начал ощущать, если и не понимать, правящий слой. Даже такие умные. и осведомленные люди, как Иноземцев и Арбатов, ничего не могли предложить, кроме паллиативов, которые не выводили за пределы уже забуксовавшей системы.

Идеология все более явно становилась жертвой безвыходного экономического застоя. В качестве квази-религии внутри она была мертва. Никто не верил в ее догмы, сверху донизу.

Официальная идеология (как теория) впервые натолкнулась на внутреннюю оппозицию, которую нельзя было уже задавить по-сталински. Появился Сахаров и диссидентское движение, которое критиковало и осуждало советскую власть, апеллируя к ее собственным законам и программными установками.

Государственный de facto антисемитизм выплеснулся наружу вместе с «еврейским вопросом», подрывая в корне интернационалистскую целостность советской идеологии. Евреи, которые были самым активным этническим слоем в Революции и становлении советского государства, воспользовавшись укреплением Израиля, как международной величины, потребовали свободы выезда. И побежали бывшие большевики, их дети и внуки из своей, оскорбившей их и неблагодарной Родины.