Array Array: Прошлое с нами (Книга вторая)

Грохот выстрелов, беспрерывная беготня, крики команд. Орудия ведут огонь... А затем наступало нечто непередаваемое... Все звуки внезапно исчезали, и мир замирал в непостижимом оцепенении. Был слышен только вой, пронзительный и разноголосый, он сливался в одном тоне, обретал какую-то особенную, почти физическую сущность. Он давил на барабанные перепонки, отдавался в мозгу, во всем теле, сжимал сердце леденящими объятиями страха. Потом вой обрывался. Грохотали разрывы, завихряя упругий горячий воздух. Начинался огневой налет.

А он, орудийный номер — живой и беззащитный — лежал, уткнувшись лицом в землю. Слепило пламя, клубился дым. Мутной волной накатывалась темнота, злобно свистели осколки.

Мучительные минуты страха и надежд! И сколько раз их обрывала команда! Неумолимая, чуждая жизни, она толкает онемевшее тело, безжалостно лишая его последнего прибежища. Команда звала, требовала, угрожала. Занять места немедленно! И орудийный номер повиновался. Но рассудок не ладит с телом, его сковал страх, терзала нудная, осточертевшая мысль — что же произойдет в следующее мгновение?

Потому-то теперь он блаженно сидит, дышит и глядит на белый свет, сознавая, что этот кошмар позади. Захлестывала радость. Орудийный номер говорит пустые, плоские шутки и сам хохочет над ними. Возможно, ему и впрямь весело или, наоборот, — грустно. Настроение орудийного номера едва ли объясняется впечатлением данной минуты. Причина его крылась в глубинах души, в сознании того, что он пережил. Он прошел сквозь игольное ушко солдатской судьбы. Он знает — на этот раз ему повезло. Зачем ломать голову над будущим?

Это особенное состояние души понятно лишь тому, кто сидит рядом на станине, и недоступно никому другому. Радует все, что ни есть перед глазами. Он жив, а все прочее — вздор!

Один из номеров, пожилой, из пополнения, устроившись на люльке, рассказывает, должно быть, какую-то историю. Приклад карабина скользил по щиту, рассказчик мог свалиться под колесо, но это его нисколько не заботит. Он разглаживал отсутствующую бороду, жестикулировал, вызывая дружный хохот. Даже Орлов, сидящий на передке, прислушался, повернул голову. Только наблюдатель сохранял серьезное выражение. Настроения других на него не распространялись.

Солдаты огневых взводов покладисты и не имеют никаких особенных запросов. Их устраивают несколько часов сна, свободная от пыли и «юнкерсов» дорога и еще возможность дышать полной грудью и видеть просторы родной земли.

Вокруг необъятная ширь, захватывают дух просторы. Зелеными волнами зыбились леса, увлекая взгляд вдаль, к синеющему горизонту. А там, на поляне, приютился хуторок, позолоченный в лучах заходящего солнца. Белеют одиноко хаты. Над трубами поднимается дым, должно быть, пели петухи и кружили голуби. Тихий утолок. Запахи его как будто слышатся в кабине.

Но хуторок, лежащий в трех километрах, был недосягаемо далек. И если двинуться туда, все это — и дым, и крыши, и голуби — уплывет к горизонту. Хуторок лежит за чертой времени и был уже не явь, а призрачное видение прежнего мира, образы которого еще сохранились в воображении, полустертые войной с ее грохотом и пылью бесконечных колонн.

На пути 5-й батареи нет никаких миражей. Встречались лишь «населенные пункты» с обыкновенными хатами, пока еще целыми, вдоль широких разъезженных улиц.

Следующее село называлось Великие Мыньки. Над крышами нет ни дыма, ни золоченных солнцем коньков. Сквозь гул двигателей слышался лай собак. За изгородью толпятся встревоженные жители, не успевшие еще освоиться с мыслью о близости войны.

За околицей начинался лес. В глубине его расположился пехотный обоз. Жевали корм лошади возле повозок. Дымила кухня. Рядом, бросая равнодушные взгляды, ужинали пехотинцы.

Колонна шла дальше. Начинался едва заметный спуск. Дорога стала сужаться и вскоре вошла в просеку. Медно-желтые стволы сосен еще излучали свет угасавшего дня. Кроны смыкались, оставляя вверху узкую полоску темно-голубого неба... Стройные высокие деревья застыли в неподвижной тишине. Даже вторжение громыхающих тягачей не нарушило ее, и гул двигателей, казалось, терялся тут же среди деревьев.

В лесу людно. За бивуаком пехоты отдыхают артиллеристы. Поблескивали гусеницы тягачей, торчали массивные стволы гаубиц. Вповалку спали расчеты.

Укатанная колея снова стала петлять и расползаться. Справа открылся въезд в овраг. Саперы подправили стены, расчистили дно, соорудили стеллажи, как и полагается для полевого склада боеприпасов. Под стенами высились штабеля ящиков. Отсюда артснабженцы подвозили снаряды на огневые позиции 5-й батареи в местечке Базар.