Array Array - Прошлое с нами (Книга вторая)

Я стал объяснять природу воздействия вспышки на зрение в темноте.

— ...ну ладно... сойдет... можно, — согласился редактор, — и еще... фамилии... у вас какие-то нереальные... мне кажется...

Что значит нереальные? Личность может быть нереальной, малоправдоподобной, но слова, т. е. фамилии?

— ...я, возможно, не так выражаюсь... однообразные фамилии ваших спутников... однотипные... что ли.

Снова я твердил, что в рукописи и первой книги и второй нет ни одного эпизода, нет и людей, вымышленных автором. Я офицер, участник войны, поступаться истиной равносильно нарушению присяги. Всякий участник описываемых событий вправе усомниться в воинском достоинстве автора.

— ...так вы, значит, не хотите заменить на телятко? — с надеждой спросил редактор.

Я не могу извращать факты.

— ...все мемуаристы не могут... ну хорошо... вы пишите... коза, пусть по-вашему, — редактор подчеркнул абзац, на котором остановился, — • еще одно место... вам нужно... выбраться... из оврага... раз вы туда попали... подумайте... как там... вы автор.

Я выбрался, как видит редактор, и рассказал, правда, не все, но достаточно для того, чтобы заслужить доверие.

— ...к тому же вы были ранены.

У меня нет справки, не оформил тогда и опустил — сам не знаю зачем — в объяснении, которое писал сотрудникам НКВД в Харькове после выхода из окружения, но в подлинности факта, надеюсь, никто не сомневается.

— ...гм, — редактор колебался, — ...как вам сказать... — он поднял глаза и, заметив у меня на лице шрамы, умолк.

Я упоминаю этот разговор десятилетней давности потому, что и на этот раз новый редактор входил в ту же дверь. Сверял по географическому атласу названия населенных пунктов, заглядывал в боевые уставы артиллерии. Я рекомендовал ему поступить в артиллерийское училище, раз он не полагается на офицерскую совесть автора [35] Поскольку одним из основных требований, предъявляемых к публикуемой документальной, военно-мемуарной литературе, является достоверность описываемых фактов и событий, в обязанности редактора входит и проверка правильности фактического материала, употребления терминологии, что не имеет ничего общего с недоверием к личности автора и его воспоминаниям. — Прим. ред. .

* * *

...В нынешние времена люди не верят друг другу. Честное слово, клятва не практикуются, вышли из употребления. Дать прилюдно обещание и обмануть, не прийти, скажем, на встречу, не вернуть долг — считается поступком самым обыкновенным. Человек не выполняет свои обязанности и живет, как ни в чем не бывало. Сегодня доказывает с пеной у рта одно, завтра другое, послезавтра — третье. На следующий день отрекается начисто от всего говоренного, если это сулит больше личной выгоды на сию минуту. Подлый поступок не оскорбляет окружающих. Свидетели глядят равнодушно и становятся участниками подлости. То, что не угрожает человеку лично, его не касается. А если возникла угроза, он убегает. Позор. И окружающих не волнует нисколько, что завтра любой в толпе может оказаться в положении убегающего. Ни имени, ни чести, ни совести.

Правила поведения, нравственные нормы существуют только для прикрытия. Выгодно — он ссылается на закон, не выгодно — умолкает. Изворотливость заменила совесть. Хитрость — рассудок. Чем слабее, незадачливей человек, тем больше к нему сочувствия. Этим питается он сам, питаются другие. И сила его в слабости.

Нельзя верить словам. Участники войны... были когда-то. Живут-то в общей среде... ничем не отличаются.

...Меня не оставлял в покое эпизод, в котором упоминается коза. Опустить в новом издании? Нельзя, выпадает звено в длинной цепи неудач, которые преследуют окруженцев на каждом шагу.

Дождь не перестает. Дед с клюкой шагал, по временам останавливаясь, и подходил ко второй хате, когда взвилась ракета. Прыгают по сторонам тени. Дед замер посреди улицы, крестясь и бормоча молитву. Рассыпав свой запас искр, ракета угасла.

— Хлопцы, где вы? — проговорил дед, закончив свой монолог к богу. — Сюда... тут кумова хата.

Из калитки навстречу вышел человек.

— Заходите, — тихо говорил он, узнав деда. — Вы одни? Где красноармейцы?

— Тут... герман сейчас засветил... в глазах еще темно. Их четверо, со мной шли два... а те позади...

— ...тише... станьте к плетню, — сказал Зотин.

Вслед за хозяином я вошел во двор. Сквозь занавеску в окне пробивался луч света. Под стеной женщины, две, три, четыре. В сарае напротив тяжело сопела свинья или корова.