Всеволод Иванов - Рассудку вопреки (вариант первых глав романа 'Мы идём в Индию')

Мне подвернулась, к счастью, сверхурочная работа: годовой отчёт Курганской городской управы. В три-четыре недели заработаю на железнодорожный билет себе и Нубии. День и ночь набирал я бесконечные цифры, выставляя и выравнивая их между медными линейками. Глаза слипались. Покачивало. В обед засыпал на полчаса. Будили. Просыпался со свинцовой головой, сухим ртом, резью в глазах. И опять выкладывал литеры в версталку, забивал шпации, шпоны.

Однажды на рассвете я подходил к дому Марцинкевича, когда извозчик тоже возвращался с ночной работы. Вследствие этого, полагаю, мы настроились друг к другу очень благожелательно.

Ах, друзья мои! Расчёт, а не благожелательность должны вести нас по путям сватовства, брака, семейной жизни вообще. Подчинись бы мы расчету, мне, наверное, не пришлось бы испытать те тяжкие и сложные приключения в казахских степях, которые я вскоре испытал. По расчетам, мне следовало бы посвататься к Зосе и оставаться в Кургане, а Марцинкевичу не ловить журавля в небе. Но...

Свесив с козел усатую голову, запорошенную инеем, Марцинкевич сказал сиплым голосом:

- А вдруг, пока вы тут буковки складываете, ваш дядя умрёт и оставил наследство другому?

- Я еду не за наследством!

- Вы-то едете не за наследством, но дядя ваш, пан Всеволод, ждёт вас как наследника.

- Уж будто бы так!

- Так, так! Я знаю это из первых рук: от Алёши Жулистова. Он читал восемнадцать писем вашего дяди, пан Всеволод. Он от волнения не спит уже неделю. Пожалейте вашего дядю, пан Всеволод, и пожалейте пана Алёшку. И вот ещё, пан Всеволод. Одна из племянниц, уж не буду говорить какая, сами догадывайтесь, любит вас. Ей куда приятней выйти за богатого человека! Ого! Откроем не мелочную лавочку, а целый магазин! Возьмите у меня деньги - и быстрей к дяде! Женитесь- посчитаем в счёт приданого. Раздумаете - вернёте.

Когда на железнодорожной станции я прощался с племянницами извозчика, меня мучило раздумье. Которую же из них поцеловать? Естественно, что та, которую я поцелую, будет считать себя моей невестой. И я поцеловал их обеих. Они ответили мне с одинаковым жаром. На которой, однако же, жениться?!

Всюду: перед вокзалом, в самом вокзале, на перроне, в вагонах, между вагонами толкались, кричали, ругались мужики, бабы, навьюченные узлами, ящиками, вёдрами, окружённые детьми, старухами и стариками. Откуда они? Куда?

Мне не до расспросов. Я усаживал в вагон для скота Нубию. Именно усаживал, так как она усиленно стремилась к полу вагона той частью своего тела, на которой помёщается хвост. Пробегавшие мужики смотрели на мои усилия спокойно. Будь насмешки, я бы пересилил их, гордясь своей привязанностью к Нубии: "Индусы - и букашки не раздавят, а смотри-ка, сколько их на ней и в ней, а я не давлю". Тяжелее слышать спокойные рассуждения, сквозь которые чувствуется не столько ирония, сколько удивление.

- Эка животина: через кожу скелет видно.

- Сало и мясо вынули, ну а кожу и кости оставили.

- Она и вертит головой: сама в себя не верит.

- Робятушки, да она ведь с того света.

- Из аду. На ней грешников возили, да и те забастовали.

Племянницы Марцинкевича, явно пересиливая себя, погладили Нубию по грязной спутанной гриве и даже почесали за ухом, всегда выпачканном почему-то фиолетовыми чернилами, которыми я имел обыкновение писать свои стихи. Нубия ответила на ласку игриво-гнусавым ржанием.

- Девиса. Ржёт и денег не берёт.

- Это, робятушки, нам предсказание. Скелеты ждут нас в тех "вольных местах".

Неужели все эти люди действительно стремятся на "вольные места"? Сколько же им нужно воли, чтобы жить хоть сколько-нибудь сносно?

Ещё совсем недавно, когда плыл Иртышом, ехал железной дорогой, шёл крестьянскими селениями, играл на станциях железной дороги, я не чувствовал того людского смятения, которое теперь вижу вокруг. Может быть, оттого, что тогда были урожайны годы, а нынче сильный недород. Впрочем, в Центральной России, по-видимому, не верят, что в Сибири и Казахстане тоже неурожай. Зачем иначе. этим оборванным, измождённым людям продавать скот и избёнки, чтобы купить железнодорожный билет? Те же, которым нечего продать, впрягают лошадёнок, складывают добро своё на телеги - и Большим Московским трактом, а потом просёлочными сибирскими дорогами плетутся на вольные земли.

В Омске их ещё больше. Все постоялые дворы и даже холодные сараи пароходных пристаней забиты голодными переселенцами. Я с трудом нашёл себе место на постоялом дворе. От множества людей в низком и длинном помещении сыро, душно, тесно. К ночи вдобавок возвращаются старики и дети, собиравшие подаяние. Мужики и бабы, искавшие безнадёжно работу, уже вернулись. Считают собранные куски, пробуют сушить их на печке, но кусков много, и на печке они лежат грудами и плесневеют. Я купил три таких полузаплесневевших мешка хлебных кусков, чтобы кормить Нубию, и заморозил их на сеновале.