Борис Маркус - МОСКОВСКИЕ КАРТИНКИ

И у красноармейца тоже брови все, как льдинка. На усах тоже льдинки. А вдали видны еще костры и вокруг них приплясывающие люди. И над всей очередью и над другими очередями стоит пар от дыхания. Издали-то его не видно было, а тут вблизи пар, как облако над толпой. И царит тут гробовое молчание.

И вдруг я увидал совсем рядом с нами небольшой комочек. Я думал, что это камень или кусок льда. А как рассмотрел получше, то увидел, что это же ведь воробушек. Мертвый, замерзший, как камень валяется, вытянув вверх тонкие ножки. Если бы не эти ножки, то я бы и не разглядел, что это замерзшая птичка. Не выдержала мороза, бедная.

Вернулся высокий военный, сказал кому-то: "Пропустите детей", и мы по очереди вошли в подъезд. А очередь, остановившаяся, чтобы пропустить нас, не произнесла ни слова. Молча люди смотрели на нас, проходящих в подъезд. И вот мы вошли. Тут стало немного теплей. По бокам вдоль стен стоят высокие венки с красно-черными лентами. С потолка спускаются широкие черные полосы материи. Юлька заметила, что это зеркала затянуты и сказала об этом мне. Хоть какой-то прок от нее. И еще за руку держит, как будто бы я убегу. Прошли в большой зал. Тут очень трудно что-нибудь рассмотреть. Какой-то высокий постамент, весь усыпанный цветами. Около него стоят люди с красно-черными повязками. Но что там наверху я не вижу. Вон тетя Женя подняла кого-то из наших на руки, высоко подняла. Так тот, наверное, видит. А я ну ничегошеньки не вижу. А останавливаться не разрешают. Тихо так, настойчиво говорят: "Проходите, товарищи, проходите". И мы проходим. Мы, значит, тоже товарищи. Так я толком ничего и не увидел. Ладно, хоть и Юлька ничего не видала, все меня спрашивала шепотом, что там, да что там. А что я ей мог ответить.

Вышли мы из Дома Союзов прямо на Большую Дмитровку. И быстро-быстро пошли назад в сад. После помещения сразу же стало холодно. И опять этот шарф проклятый. Тетя Женя, когда мы вернулись в группу, сказала: "Вот теперь, дети, вы будете долго помнить, как прощались с Владимиром Ильичом". Ну что я буду помнить? Я ведь почти ничего не увидел. А ребята вон, перебивая друг друга, о чем-то говорят, будто видели. А у меня из головы не уходят сосульки на ресницах лошади и усах бойца. И не могу забыть окаменевшего воробышка, лежащего на окаменелой мостовой вверх лапками. Тонкими, со скрюченными коготками.

Как-то в самом начале декабря 1931 года мой одноклассник Славка Эдельберг сказал мне по секрету: "А знаешь, Борька, завтра у нас будут Храм взрывать. Пойдем смотреть". "Врешь ты все" — не поверил я. "Честное пионерское под салютом", — уверял меня Славка. Парень он был правдивый, не верить ему не было никаких оснований. Но ведь ни в каких газетах ничего не сообщалось. "А ты, что, думаешь, что об этом будут на весь свет кричать?" — спросил Слава. Нет, но все-таки. Ведь то, что там собираются строить новый Дворец Советов все давно знают. Но о взрыве Храма никто и не подозревает. Правда, храм давно уж огорожен высоким забором. Но про взрыв я что-то не слыхал. Но, если Славка говорит, значит, он что-нибудь знает. В последнее время много церквей снесли, но их не взрывали, а разбирали. А храм-то вон какой, такой не очень-то разберешь.

— А ты откуда знаешь? — спрашиваю я, все еще не очень веря ему.

— Откуда, откуда. От верблюда! У нас весь двор знает. А ты не веришь.

— Ладно, верю. У нас какие завтра уроки?

— Ну, эти и пропустить не жалко. Скажем, что простудились немного, вот и не пошли в школу

— Ладно, договорились. Жди меня завтра к девяти. Раньше, я думаю, ничего не будет.

Назавтра я сложив книжки в ранец, наскоро поел и помчался к Славке на Пречистенский бульвар. Дорога не близкая, но дело важное. От Никитских ворот проехал на трамвае.

Славкин дом стоит на самом углу Пречистенки и Гоголевского бульвара. Сам он живет на первом этаже, и окна его квартиры выходят во двор. Так что о наблюдении из комнаты и говорить не приходится. Надо лезть на крышу. Что мы с парой еще каких-то ребят из этого дома и сделали.

На крыше ветер пронизывающий, по щекам бьет отчаянно. Пришлось скрываться за широкими дымовыми трубами. Но все равно холодно. Долго так не просидишь. Да и из-за трубы плохо будет видно. Придется выходить на угол дома.

А на площади перед храмом прекращено движение трамваев и всякого транспорта. Куда-то, то в одну сторону, то в другую, бегают какие-то люди. В основном это красноармейцы. В шинелях, шлемах-буденовках. Есть и гражданские, но их немного, и толпятся они маленькой группкой в одном месте. Никуда не ходят. Только к ним время от времени подбегают разные люди. Никаких команд не слышно. Ничего пока не понятно. И долго ли будет все это длиться? Уж взрывали бы поскорее. А то мы совсем замерзнем.