Борис Маркус - МОСКОВСКИЕ КАРТИНКИ

Бульвар прерывался проездом около Девятинского переулка и потом шел примерно до Дурновского переулка. С одного торца, на Кудринской площади он начинался нашим домом. Другой торец был свободным, выходящим на рыночную Смоленскую площадь. Там около самого Арбата тоже были дома посередке площади. Они стояли вперемежку — жилые с магазинами на первых этажах, как наш, и торговые — большие рыночные здания. Так было на Смоленской площади, так и на следующей за ней Сенной.

Сам бульвар был довольно широким, в три аллеи. Средняя, главная, была пошире двух боковых. Деревья были развесистыми, соединяющимися наверху своими ветками и образующие как бы огромные коридоры или даже тоннели. Зимой сквозь ветки можно было видеть небо. А летом — зеленый тоннель, осенью — желто-золотистый. И сквозь лист-ву пробиваются кое-где кусочки голубого неба. Красота неописуемая.

Недалеко от Девятинского переулка во второй части бульвара средняя аллея закан-чивалась открытой площадкой, в конце которой большой грудой были навалены огромные валуны. А может быть, это мне тогда просто казалось, что эти валуны рядом со мной, маленьким мальчиком, были такими громадными. Проходить дальше тут можно было только по боковым аллеям. Валуны навалены были не кое-как, а как-то особенно, художе-ственно. Теперь бы я сказал, что всю эту кучу можно было бы считать своеобразной скульптурной композицией. Но мы тогда не любовались камнями, мы просто любили ла-зать по огромным камням, прыгать с них.

Особенно хорошо было играть на бульваре в казаков-разбойников. Правда, при этом мы часто убегали и в соседние дворы. Зимой же катались на санках, позднее и на лыжах. По бокам аллей образовывались огромные сугробы. В них тоже было здорово валять друг друга. К концу прогулок были совсем мокрыми.

А как хорошо было лепить снежных баб. На спор, у кого будет лучше. И еще одна замечательная вещь была на бульваре зимой. Тут образовывались длинные-длинные ледяные дорожки-катки, значительно длиннее, чем на замерзших тротуарах улиц и переулков. Там, конечно, тоже можно было с огромным удовольствием катиться, скользить по узким ледяным тропинкам, но разве можно было их сравнить с нашими длинными бульварными. Просто никакого сравнения. И как же хочется иногда даже теперь так же лихо прокатиться.

Ранней весной, когда только-только начинал таять снег, когда сугробы становились нена-дежными, пористыми, с большими проталинами, образующими необыкновенно красивые гроты и пещеры, когда стенки гротов превращались в тонкие прозрачные льдинки-пластинки, когда в каждой льдинке сверкало яркое солнце, наш бульвар преображался. Он весь сверкал. Он опьянял свой красотой.

В образовавшихся и быстро замерзавших лужах тоже сверкало солнце. Тысячи солнц слепили глаза. И сквозь стволы и ветки, почерневшие от влаги, проглядывало го-лубое небо, отчаянно светило солнце, под лучами которого льдинки таяли все быстрей и быстрей, чтобы к вечеру, когда солнце зайдет, снова превратиться в новые узорчатые пластинки, создавая новые причудливые гроты. Но пока были лужи, можно было с ума сойти от восторга. Ведь в лужах отражалось небо. Отражались окружающие деревья, от-ражались облака. И, заглядывая в лужи, как в зеркала, можно было потерять ощущение земли. Казалось, ты стоишь на самом ее краешке, что стоит сделать только один шаг впе-ред, и ты провалишься в глубочайшую пропасть, дном которого служит само небо.

И холодок пробегал по спине, и ноги чуть-чуть подрагивали в коленках. И страшновато и очень занятно. А когда все-таки сдвинешься с места, стараясь на ступать в лужи, чтобы не провалиться в небо, то приходится идти очень осторожно, только с клочка земли или со снежной кочки, с ледяного бугорка на другой такой же бугорок. Не дай бог, соскольз-нешь чуть в сторону. Тогда прощай, земля! Но оказаться неожиданно в луже все-таки приходится, нет-нет, а соскользнешь невзначай. И к радости великой убеждаешься, что никакой тут пропасти нет, что и по небу можно ходить. Только вот валенки мокнут и даже галоши не помогают, и шуба, так та совсем мокрая, а про варежки и говорить не прихо-дится, но какое же это удовольствие разгребать сугробы, давать проходы скопившейся в сугробных пещерах воде, создавать каскады и ручьи. Конечно, мама будет ругаться, и придется перед сном пить горячее молоко. Но это ведь ничто по сравнению со счастьем, которое дарил нам бульвар. Только бы молоко было без соды. Терпеть не могу. А так, хоть сколько угодно. Молоко я люблю. Я даже как-то, шутя, выдумал фразу, будто бы не-кий знаменитый древний ученый сказал, что "молоко — это лучшее из всего, что выдумало человечество за все время своего существования". Представьте, встречались люди, ве-рившие этому.