Вячеслав Лебедев - Мичурин

Молодой новатор в тот период стремился обновить сорта садов средней полосы России путем посева семян южных и иноземных сортов. Вместе с этим он испытывал на морозостойкость южные сорта, высаживая готовые саженцы [11] Саженцы — молодые деревья и кусты, выращенные из черенков, из поросли или путем прививки и подготовленные для посадки в сад; сеянцы — растения, полученные от посева семян. или прививая и окореняя их черенки.

Видя упрямое стремление Мичурина к садовым новшествам, Василий Никифорович Петрушин помог ему заарендовать у Козловской городской управы небольшой пустырь на задворках Полтавской улицы. Это произошло в 1877 году.

С энтузиазмом продолжал здесь Иван Владимирович свои опыты. Везде, где только возможно, раздобывал он экспериментальный материал. Семена, выписанные им из Крыма, Кавказа, Бессарабии, из разных стран Западной Европы и Америки, Мичурин высевал в грунт и в ящики.

Вскоре пустырь преобразился. Ровными рядами выстроились на нем плодовые деревья. Здесь были и привитые деревья, и деревья, выращенные путем окоренения [12] Окоренение — образование корней у посаженных черенков. черенков, и, самое главное, сеянцы от семечек из привозных плодов.

Между тем жить становилось все трудней. Родился в 1876 году первенец, сын Николай; через два года появилась на свет дочурка Маша. Расходы семьи увеличивались. И отец, Владимир Иванович, уже сильно болевший, потерявший трудоспособность, и родители жены тоже ожидали помощи. Жалованья по службе нехватало. Иван Мичурин был вынужден повесить над окном своей квартиры скромную самодельную вывеску: «Чиню часы и прочие механизмы». Вскоре после поездки в Москву, где какой-то оптический мастер соблазнил молодого приезжего выгодами оптического ремесла, Иван Владимирович приобрел полный набор оптических инструментов и приписал на своей вывеске-дощечке еще два слова: «оптическая мастерская».

Это было новинкой в Козлове. Местные интеллигенты потянулись к Мичурину. Приходили, сидели подолгу, заводили научные и философские разговоры.

Но оптическое дело не по душе было Мичурину. Он поспешил поскорей от него освободиться. Научил жену вставлять в очки стекла, стачивать кромки, определять сферометром конус, разговаривать с посетителями. Александра Васильевна с радостью ухватилась за это ремесло. А Иван Владимирович старался высвободить как можно больше времени для своих книг, для занятий наукой.

На полке у него становилось все теснее. Многое, находившееся в этих солидных сочинениях, уяснялось не сразу, но он упорно доискивался сокровенного смысла, пробиваясь сквозь дебри всевозможных научных терминов и длинных рассуждений, зачастую не по существу.

Далеко за полночь, с керосиновой лампой, засиживался Иван Владимирович.

Сочинения Гумбольдта, Декандоля, переводы книг питомниковода и помолога Гоше, сложные описания классификаторов Люкаса и Диля — все нужно было не просто осилить, а проверить, сопоставить с собственными взглядами. Многое вызывало у Мичурина боевой задор, несогласие, желание возражать и спорить. Он то и дело узнавал своих врагов — рутину, догму, обычай.

Неожиданно его обрадовала новизной взгляда брошюра с изложением теории Дарвина. В ней он узнал собственные мысли, смутно, но настойчиво тревожившие его.

— Нет в мире застывших, раз навсегда неизменных и не поддающихся изменению форм, — говорила эта книжка. — Все изменчиво. Все — в движении… Все поддается изменению…

«Согласен», «правильно», «мои мысли», — надписывает Мичурин на полях.

Изменчивость видов! Как близка была ему эта идея, идея, потрясшая мир…

Все мысли Мичурина были в саду и у полки с книгами. Книги были его главными друзьями, хотя к большинству из них он относился критически, вел с ними упорные мысленные споры, прорывавшиеся то и дело в надписях протеста, несогласия, которые он делал на полях.

В этот же период, пользуясь возможностью совершать бесплатные и довольно дальние поездки по железной дороге, линейный надсмотрщик станционных механизмов Иван Владимирович Мичурин не упускал ни одного случая расширить знакомство с садами своей Тамбовской и всех соседних губерний. Он побывал и у курских садоводов — Авенариуса, Гангарда, Вагнера, и у воронежских — Веретенникова, Захарова, Карлсона, Саблукова, и у тамбовцев — Кашкарова, Шатилова, Долинина.

Он завел и поддерживал переписку с виднейшими столичными садоводами — Кессельрингом и Шредером в Петербурге, с Греллем и Иммером в Москве, выписывал садовый материал от киевлян — Струся, Кристера, Симиренко, от Рамма из Кременчуга и от Роте, одесского садовода-промышленника.