Максут Алиханов-Аварский - Поход в Хиву (кавказских отрядов). 1873. Степь и оазис.

Таков в общих чертах « Ховарезм — цветущая столица от века », как гласит надпись на одной из хивинских пушек, отбитых Кавказцами 28 мая. [278]

Через день после занятия Хивы последовал приказ о новом размещении всех отрядов. Кауфман с своим штабом и с Туркестанцами расположился в двух верстах от города, Оренбуржцы — на расстоянии одной версты, а Кавказцы — возле самого города, против Шах-абадских ворот. Наша пехота и артиллерия разместились здесь, в обширном саду дяди хана, старика Сеид-Омара, куда перенесли и нас, раненых, а кавалерия заняла ближайшие сакли, брошенные жителями.

Первые дни нашего пребывания под Хивой были днями всеобщего оживления и радости.

Недавние еще труды и лишения как-то сразу и бесследно отошли у всех в область точно далекого прошлого, и бодрость, здоровье и беззаботное довольство собой, казалось, брызжет из каждой пары тех [279] самых глаз, в которых еще вчера можно было прочесть и физическое и нравственное утомление. Люди словно переродились и выросли в собственном мнении. И понятно: всякий сознавал, что участвовал в тяжелом, но блистательном походе; что преодолел пустыню, являющуюся наиболее грозною из всех преград встречаемых войсками; что представлял собою единицу в той, в сущности, горсти людей, на долю которой выпала честь оказать некоторую услугу России, сломив сопротивление и приведя к покорности врага многочисленного и гордого недоступностью своего притона; наконец, всякий видел в перспективе награды совершенно не обычные: было уже приказано представить офицеров к двум наградам, а участников так называемого Туркменского похода, о котором речь впереди, — еще и к третьей.

Настроение, словом, было самое радужное и дни большинства проходили в посещении соседних лагерей, или в поездках в Хиву, где покупали, на память о походе, местные ковры, оружие, посуду и разные безделушки. Хивинцы с этим же оригинальным товаром на первых порах просто наводняли наш лагерь, и, к чести их будь сказано, оказывались торговцами весьма добросовстными. По вечерам гремели музыка и песни, устраивались пикники с туземным оркестром и с плясками так называемых бачей и т. д. Но все это продолжалось недолго. С приближением средины лета немилосердное [280] солнце давало себя чувствовать все более и более. Целые тучи мошек над арыками и нестерпимый жар днем и ночью приковали офицеров к их немудрым жилищам и вскоре бивачная жизнь вступила в колею довольно тоскливую…

В первых числах июня в Хиву возвратился ее законный повелитель, бежавший 28 мая к Туркеменам, Сеид-Мухаммед-Рахим или, как народ его называет, Мадраим-хан. Он явился к генералу Кауфману с повинною и был утвержден им в достоинстве, хана. На другой день он присутствовал на параде всех отрядов.

— Как вам нравятся наши войска? обратился к нему генерал.

— Они напоминают мне камень, отвечал хан, — тогда как мое войско представляет собою только хрупкое стекло…

Для управления страною до возвращения наших отрядов, при хане учрежден совет из трех русских штаб-офицеров, и ему объявлено, что вступая во власть, он прежде всего должен провозгласить об уничтожении навсегда рабства в его предлах, что и было исполнено…

Говорят, что число рабов или пленных Персов, разновременно запроданных сюда Туркменами, простиралось в оазисе до 40 тысяч. Цифра эта, быть может, и преувеличена; но их, во всяком случае, должно было быть не менее 20 или 25 тысяч, так как в одном только 1861 году персидский отряд [281] принца Султан-Мурада, при его движении на Мерв, оставил в руках местных текинцев не менее 20 тысяч своих воинов, и главная их масса была продана в Хиву. Как бы то ни было, но вслед за объявлением свободы, Персы начали соединяться в большие партии для совместного возвращения на родину. Две такие партии, в 700–800 душ каждая, уже двинулись из оазиса и вступили в пустыню, где, как говорят, были поголовно вырезаны бежавшими из Хивы Туркменами… В виду таких слухов, несчастные Персы уже не спешат на родину, а сосредоточиваются возле нашего отряда, — где число их уже простирается почти до полуторы тысячи мужчин, женщин и детей, — чтобы следовать до берега Каспия при обратном движении Кавказцев…

Соседство этого персидского табора иногда разнообразило монотонную жизнь нашего отряда самым неожиданным образом. Так, однажды, в тихую ночь, спустя несколько часов после того, как погасли бивачные огни и все вокруг уже погрузилось в глубокий сон, вдруг из-за садовой ограды послышались страшные крики… где-то грянул выстрел, за ним другой… задребезжал сигнальный рожок, за которым вскоре залились и другие в разных концах сада… Тревога!