Георгий Ушаков - По нехоженой земле

Воображение, помимо воли, уносит меня за много тысяч миль от нашего окруженного льдами клочка земли. Мысли летят туда, где еще стоят горячие солнечные дни. Одна за другой в памяти вспыхивают картины, не связанные друг с другом. Какой-то переулок с липами на Арбате, дети, копошащиеся в песке. Красная площадь, смеющееся лицо девушки, березки. Свисток паровоза, зеленая лужайка... Картины ясны, необычно выпуклы.

Корреспондент «Известий» протягивает блокнот:

— Несколько слов на прощание.

Я смотрю на берег. Над нашим одиноким домиком веет красный флаг. Где-то за ним таинственная, неизвестная земля. Мы должны ее исследовать. Нас послала Родина. Флаг словно указывает нам путь, будит волю, зовет вперед. Беру блокнот и пишу:

Флаг, реющий над Кремлем, взвился и на Северной Земле, до сих пор остававшейся белым пятном на географических картах. Горжусь доверием Советского правительства и трудящихся СССР. Вместе с товарищами обещаю быть достойным этого доверия. Сквозь льды, снега, туманы и полярные метели будем продвигать наш флаг все дальше и дальше к северу.

Окружившие нас седовцы читают написанное. Обнимают, жмут руки, желают успеха. В их пожеланиях слышится напутствие всей нашей страны.

С этим чувством мы вчетвером спускаемся в шлюпку.

Одновременно с хлопками нашего мотора раздается третий гудок. Начинают работать винты разворачивающегося ледокола. «Седов» вздрагивает, пенит за кормой воду, отодвигается. Туман размывает его силуэт. С каждым мгновением линии теряют свою четкость.

Через десять минут корабль исчез, словно растаял в тумане. Все произошло быстро, как во сне. Только донесшийся из-за стены тумана глухой прощальный гудок подтвердил, что здесь действительно всего лишь несколько минут назад был корабль.

Мы остались одни.

Над берегом туман реже. Вырисовывается радиомачта. Из-за мыска выглядывает угол нашего домика. Видны сваленные в громоздкие кучи продукты и снаряжение. Несколько собак, встревоженных прощальными гудками «Садова», забрались на груду ящиков и, вытянув шеи, внимательно всматриваются в море. Из воды частенько высовываются головы любопытных тюленей. Плавно носятся белые полярные чайки.

Перед нами — та же картина, что вчера и позавчера. За неделю мы успели к ней приглядеться. Но сейчас она кажется нам какой-то новой, будто впервые предстала перед нами в своем настоящем виде.

Тысячами миль и бесконечными ледяными полями мы теперь отделены от привычного мира. Словно перенеслись на другую планету и не знаем, когда вернемся. Да и в самом деле мы не знаем, сколько пробудем на этом забытом природой клочке земли. Может быть — год. Может быть — два. Может быть...

Много было полярных экспедиций, и кончались они по-разному: одни возвращались, а след других терялся в ледяных просторах. Наш план нанести на карту неизвестные берега Северной Земли и произвести ряд наблюдений силами нашей экспедиции достаточно смел. А где смелость, там и опасность, и нет смысла закрывать глаза перед ней.

Что же, будем бороться! Мы для того и пришли сюда, готовы к борьбе и верим в победу.

Но разлука с людьми еще переживается нами. «Седова» нет, мы это прекрасно знаем, но невольно поворачиваем головы в ту сторону, где стена тумана сомкнулась за кормой корабля.

Шлюпка идет к берегу. Гулко рокочет мотор, но вокруг стоит такая тишина, что звуки не сливаются. Помимо хлопков мотора ухо ловит журчание воды вдоль борта.

Я смотрю на своих товарищей.

Вот на средней банке шлюпки сидит геолог Николай Николаевич Урванцев. Это вполне сложившийся исследователь с большим полярным стажем. С ним я встретился еще до утверждения плана экспедиции. До этого я знал его только по отзывам, но ни разу не видел. Наша встреча произошла в вагоне поезда между Ленинградом и Москвой.

В купе вошел человек лет тридцати пяти — сорока, среднего роста, чуть сутулый, худощавый. Лицо незнакомца было хорошо выбрито, щеки немного одутловаты, выражение чуть брезгливое. Очки с толстыми стеклами говорили о сильной близорукости.

По манере, с которой он раскладывал вещи, можно было видеть, что этот человек привык к точности, порядку и любит даже на одну ночь устраиваться по-серьезному. Такая черта обычно отмечает людей, привыкших к частой смене мест. Они любят и умеют и на бивуаках чувствовать себя как дома.

Мой спутник сел напротив. По-видимому, он совсем не был склонен начинать разговор или знакомиться со случайным соседом по купе. Весь его вид говорил о какой-то преднамеренной отчужденности. Я от нечего делать продолжал наблюдать за ним.