Array Коллектив авторов - Воспоминания о Корнее Чуковском

Всю жизнь вел дневник, как ни с кем делясь с тетрадкою впечатлениями и мыслями. Жадно набрасывался на каждого нового человека, проводил с ним много времени, пока не раскусывал его до конца. И часто потом безжалостно отбрасывал от себя. Казалось — вот наконец нашел он друга! Единомыслие полное! И внезапно новый знакомец незаметно для себя совершает непростительную ошибку то ли в разговоре о литературе абсолютный слух Корнея Ивановича уловил какую-то фальшивую ноту, то ли, упоенный дружбой, новый друг несколько фамильярно повел себя с Корнеем Ивановичем. И все. Друг изгнан. И навсегда. А там новое знакомство, и все начиналось сначала. Конечно, длительность дружбы зависела от того, насколько интересна была ему натура нового знакомца. Нельзя было ухватить Корнея Ивановича и вертеть им. Он ускользал немедленно. Всякий деспотизм был ему ненавистен. Можно было только приладиться к нему, напряженно стараясь угадать его чувства, его настроения. О нет, он не был святым — отнюдь! Правда, к старости стал терпимее.

Но не было для него большей радости, чем открыть новый талант, особенно литературный. Он долго, шумно носился с ним, прилагая все усилия, чтобы дать ему ход. И искренне, от всей души, радовался успеху. Вообще талантливость в людях ценил превыше всего. А в душу свою, в свой отгороженный от всех мир, не впускал никого. Он даже и не подозревал, как может облегчить душевное бремя близкий до конца человек. Свое бремя он всю жизнь тащил один. А сколько чужих горестей, радостей, сомнений, упований вмещалось в его душе! И всем хватало места.

Конечно, не тогда, не в дни первого знакомства, а только с годами я разгадала его.

Помню, в начале двадцатых годов среди дня в квартире вдруг молча появлялся «лысенький» — так прозвали его в семье. Да, вероятно, никто и не знал его имени. Не знали, откуда его взял Корней Иванович. Опустившийся интеллигент, тихий и подозрительно благообразный, «лысенький» продавал бумажные цветы на Мальцевском рынке. Он приходил, шел в кабинет Корнея Ивановича, ложился на его кровать и, выспавшись, уходил на рынок со своими цветами. Потом исчез — то ли был изгнан за какие-то провинности, то ли сам ушел. Но и после, встречаясь на рынке, вежливо кланялся.

Известны хлопоты Корнея Ивановича за писательницу Лидию Чарскую. А за несколько лет до того он беспощадно разгромил ее в своей статье.

Хлопотал за всех, горячо откликался на просьбы, — разумеется, будучи сам уверен, что просьбы справедливы. Все это он делал охотно. Бегал, добивался, звонил по телефону, писал письма. И никогда не забывал ни единой просьбы.

Корней Иванович зорко следил за жизнью своих уже взрослых детей. Все отношения между отцом и детьми отлично отражены в сохранившейся переписке. Казалось, что он мало обращает на них внимания, поглощенный целиком своими делами. Ан нет! Читая его письма, удивляешься прочной связи Корнея Ивановича с детьми. Деликатно он старается как бы подладиться под характер каждого. Посоветовать, помочь, направить. Уже в старости он как-то сказал мне:

— Я очень любил своих детей. И очень много возился с ними.

И взглянул исподлобья и строго.

Любил — но был суров. В семье вообще не признавалось родственных нежностей. Никаких поцелуев. Кивок головой, рукопожатие — и все. А с чужими Корней Иванович обнимался и целовался напропалую, особенно с женщинами. Не праздновались дни рождения детей, кроме дня рождения младшей, Мурочки. Праздновалось только 1 апреля — день рождения Корнея Ивановича, и совсем по-детски он ждал его и радовался подаркам. Весь уклад дома был подчинен работе хозяина и, главное, его сиу. (В старости этот уклад несколько изменился: гости наводнили дом. Но сон охранялся по-прежнему.) На помощь детям приходил только в очень трудную минуту. Боритесь сами с жизнью, с ее обстоятельствами! Баловства — никакою. Но, оглядываясь назад, я благодарна ему за такое суровое отношение. Всех нас он учил бесстрашно встречаться с жизнью лицом к лицу.

Трое старших обожали отца. Мурочка была еще мала.

Сорок пять лет довелось мне прожить в общении с ним. А вот ощущение его «всемогущества» никогда не оставляло меня. Случалась настоящая беда — всегда в глубине души было сознание: есть Корней Иванович. Вот кто тебя укроет от беды своими большими, мягкими руками.

Когда Корней Иванович понял, что мы с Колей решили пожениться, он написал сыну письмо. Была в семье такая традиция: о важном, волнующем отец никогда не говорил с детьми, а всегда писал письма. Вероятно, ему легче было высказать не горячась свою мысль на бумаге. В письме он высказывал сыну те пожелания, которые ему самому жизнь не позволила осуществить.