Array Коллектив авторов - Воспоминания о Корнее Чуковском

Я читала ему воспоминания Феоктистова, Каратыгина, Витте, Панаева, Григоровича, Лескова-сына… Читала письма Короленко к жене, «Very dangerous» Герцена, статью Козьмина о том, как Чернышевский ездил к Герцену в Лондон, работу Нечкиной… Читала «Одиссею» Гомера, «Современную идиллию» и «Город Глупов» Салтыкова-Щедрина, «Взбаламученное море» Писемского, «Мартин Чезлвит» и «Давид Копперфильд» Диккенса, «Блеск и нищета куртизанок» Бальзака и много других книг.

Бальзака он не любил:

— Я никого из них не вижу. Ни одной фигуры.

А Диккенсом все время восхищался:

— Гений! Смотрите, делает, что хочет! То начинает писать откровенную галиматью — для публики. То — гениальные страницы. Какие выпуклые, пластичные фигуры! Только женщины безлики. Пустое место. Нет характеров. Правда, бабушка Дэви хороша. Потому что старая. И то в начале. А потом она становится добродетельна и сразу скучна. Дора замечательно написана. Оттого, что с жены писал.

Очень любил Лескова. Иной раз заставлял дважды, трижды повторить какое-нибудь лесковское слово, оборот речи.

Из современных писателей любил Веру Панову.

Часто говорил о «Портретах» Горького, что они гениальны.

— Нет, я никогда так не смогу написать.

Он хвалил меня за то, что я хорошо читаю гомеровские гекзаметры, соблюдаю цезуру, и нередко повторял, что хоть я малообразованна, но чувствую литературу. Зато если я неверно ставила ударение, невероятно раздражался, кричал:

— Вы воспитывались в литературной семье!.. У ваших сестер бывали Ахматова, Лозинский!..

Я долго терпела, но наконец обиделась. И сказала, что он потому так болезненно реагирует на неправильные ударения, что у него не органическое чутье к ним, а благоприобретенное.

— Вы правы, — ответил он, к моему удивлению совершенно спокойно. Когда я приехал из Одессы в Петербург и впервые выступил с докладом на литературном вечере, я сделал девяносто два неправильных ударения. Городецкий подсчитал и сказал мне об этом. Я тотчас засел за словарь, и больше уже этого никогда не повторялось. А вы!!

Как-то я выразила сомнение: так ли уж важны литературоведческие, историко-литературные изыскания, какой женщине посвящены те или иные лирические произведения великих поэтов? Предмет нередко — лишь повод, а не источник вдохновения. И вообще главное — стихи, а не та, к кому они обращены. Корней Иванович возмутился:

— Без этого нет поэта! Человек, его личность, психология, среда, вкусы, привязанности — самое интересное. Для меня не существует писателя вне его быта, условий, в которых он живет, вне его времени…

Николай Корнеевич сказал о Чехове:

— Он не любил Лики Мизиновой.

Корней Иванович:

— Он не любил ни Лики, ни Книппер, ни одной женщины не любил. Такая острая была наблюдательность, такая сила ума… Они мешали ему любить.

Читал «Возмездие» Блока и говорил сыну:

— Ты посмотри, как это совершенно. Одна строфа делится пополам, где это надо, другая идет целиком. Каждая разнообразна, у каждой свой ритмический рисунок. И как в музыке, когда ждешь следующую ноту, так и здесь — именно эту ждешь.

Николай Корнеевич:

— В том-то и беда, что у нас стиховедение находится на самом примитивном уровне. Вот если бы ты со своим слухом к стиху сформулировал все, что ты слышишь и понимаешь!.. В нашем стиховедении даже терминологии соответствующей нет. Я уверен, что в музыке все поддается анализу. В поэзии то же самое, что в музыке. Но тот, кто знает поэзию, не знает музыки, а кто знает музыку, не знает поэзии… А ведь что происходит: синтаксис, грамматический строй фразы (это неверно, что слово выражает мысль, — мысль выражает фраза) ложится на метрику, это и создает ритм, движение: «Я послал тебе черную розу в бокале…»

Корней Иванович:

— Верно… Верно.

Николай Корнеевич:

— Его отец был неинтересный человек, поэтому он не закончил поэмы.

Корней Иванович:

— Нет, это неверно. Он отца обрисовал вполне. Он просто не знал, о чем дальше писать.

Что бы он ни делал, он делал на редкость тщательно. Встретил в Доме творчества калмыцкого поэта, расспрашивал об их литературе, просил почитать калмыцкие стихи. Вслушивался в ритм. Придя домой, взял БСЭ и прочитал статью о Калмыкии.

Репродукции, иллюстрации в книгах рассматривал долго, внимательно, вглядываясь во все детали. Снял однажды с полки книгу об импрессионистах и стал изучать картину Манэ «Казнь императора Максимилиана». Потом попросил прочитать ему в БСЭ все обстоятельства гибели императора. Не удовлетворился этим, взял Британскую энциклопедию, прочитал там статью и перевел на русский. А назавтра проверял меня: когда и почему казнен Максимилиан.