Моисей Дорман - И было утро, и был вечер

Сзади послышался тяжелый топот. Меня быстро догнали и окружили сержанты и солдаты "группы захвата".

- Товарищ лейтенант! Комбат приказал отобрать у вас оружие. Он ругается. Лучше сдайте, - сказал Рахматуллин, командир четвертого орудия.

- Оружие не сдам! Он не имеет право отбирать оружие на передовой. В штабе я сейчас же доложу. Они разберутся. Не бойтесь. Вам он ничего не сделает.

Батурин стоял позади солдат в нерешительности, а Рахматуллин спросил:

- Что нам комбату сказать?

- Да пошлите его... - вырвалось у меня грязное ругательство.

Солдаты замешкались. Медлить было нельзя, и я быстро пошел прочь.

Уже идя по селу, я подумал, что Гоменюк допустил тактическую ошибку. Если бы он лично возглавил "группу захвата", конечно, удалось бы схватить, обезоружить и арестовать меня. Поскольку я сопротивлялся бы, то у него была возможность убить или, на худой конец, ранить. Только спесь помешала капитану бежать за мной, хватать за руки, бить. Батурин и солдаты приказ командира не выполнили - нарушили устав. Позор...

Об инциденте я доложил командиру дивизиона. Он сначала не поверил, посмеялся, как над нелепой шуткой. Потом, подумав, разозлился и позвонил на батарею. Войдя в раж, майор стал крыть чрезвычайно изощренным и тяжелым матом Гоменюка, этого "дуболома" и "придурка". Заключение было следующим:

- Запомни, господин голландский, будешь продолжать в таком духе, а мне все известно, - плохо кончишь. Я тебя больше спасать не буду.

% % %

Взвод управления оказался странным подразделением. Числилось в нем -телефонистов, радистов, разведчиков, водителей и прочих - больше, чем солдат в батарее. В действительности, половина из них не имела никакого отношения к управлению и никакого понятия ни о связи, ни о разведке - ни о чем подобном. Это были "придурки": денщики, писаря, ППЖ, снабженец, почтальон, химинструктор...

Они, конечно, выполняют приказы не мои, а своих патронов и покровителей. Надо мною же десять начальников, даже замполит командует: давай связь, оборудуй КП, ищи пехоту, сопровождай на передовую, поддерживай дисциплину. Какая может быть дисциплина, когда "придурки" мне фактически не подчиняются!

В августе началось наконец наступление. Прощай, Пистынь!

Мы продвигались медленно. Под Чопом, Мукачевом, на перевалах шли тяжелые бои. Все же мы одолели Карпаты, в октябре заняли Ужгород и вошли в Чехословакию. Изнурительные фронтовые будни.

Глубокой осенью 1944 года мы наступали в Восточной Словакии. В промозглый ноябрьский день дивизион перебрасывали в район города Кошице.

Было холодно. То затихал, то усиливался мелкий колючий дождь. К ночи мы добрались до только что освобожденного словацкого села. Оно было забито войсками. В темноте мы долго искали указанный на карте район. Для штаба нашли большой дом в глубине сада. Только я вернулся в штаб из первой батареи, - протянули туда связь - получил приказ: срочно явиться к командиру дивизиона!

Майор сидел с Макухиным в штабной комнате за столом над картой. Тускло светила керосиновая лампа. Рядом телефонисты устанавливали свои аппараты. Командир, усталый, заросший, курил, согнувшись над столом, и стряхивал пепел прямо на лежащие перед ним бумаги.

- Слушай, - сказал он после длительной паузы осипшим голосом, - иди, принимай опять вторую батарею. Там Гоменюка ранило, что ли. Выясняем. А свой взвод сдай Строкачу. Действуй!

Старший сержант Строкач - "помкомвзвод" - мой помощник. Он не только хороший телефонист, но, главное, умеет ладить с людьми, особенно с начальниками.

Я удивился и, конечно, обрадовался возвращению в родную батарею, потому что там чувствовал себя на своем месте, независимым человеком, хозяином. А здесь, в штабе - был мальчиком на побегушках: каждый командовал и мало кто подчинялся.

Но почему майор сказал о Гоменюке: "Ранило, что ли"? Уже второй день, как мы вышли из боя, под обстрел не попадали. Странно это. Командир махнул рукой:

- Иди, иди! Принимай и сообщи обстановку там.

- А где вторая? Связи с ней нет еще.

- Вот и давай связь. Ищи! Тут кто-то от них был. Гоменюка привозил. Выйдя от командира, я сразу натолкнулся на Никитина и обрадовался ему, как родному. Расторопный Никитин немедленно реагирует на изменения в иерархии:

- Здравия желаю, комбат! Оказывается, он ждет меня и уже все знает.

Я передал Строкачу карты, взял двух телефонистов, крикнул Никитину: "Пошли", - и мы вышли из штаба.

Мелкий холодный дождик продолжался. За день вся одежда промокла насквозь: плащ-палатка, шинель, гимнастерка. В сапоги набралась вода - хоть выливай. Рядом со мной сутулится такой же промокший Никитин. Позади плетутся телефонисты с катушками и аппаратом.