Илья Константиновский - Караджале

Юбиляр поблагодарил каждого в отдельности. Он не отрекался от читателей. Он не мог только переносить лицемерия официальных славословий. И в эти дни он продолжал работать, замышлять новые произведения и новые поездки, по-видимому, совсем не думая о том последнем путешествии, которое предстояло ему совершить в том же юбилейном году.

Последние месяцы своей жизни — февраль, март, апрель и май 1912 года — Караджале провел, как обычно, в работе, разъездах и хлопотах о благополучии своей семьи. Внешне многим казалось, что жизнь его устроилась окончательно. Но близкие друзья знали, что его ждут новые трудности. Ибо обстоятельства, в которые были посвящены лишь немногие, снова делают его материальное положение шатким и необеспеченным. Наследство Екатерины Момуло уже растаяло. Разумеется, это не было неожиданностью. Перед отъездом в Берлин наследник говорил: «На несколько лет я богатый человек». Эти несколько лет прошли. Караджале все время надеялся, что за эти годы непременно что-то случится, что обеспечит его и на будущее. Но ничего не случилось. Кроме юбилея, в котором он отказался принять участие. И вот сомнений нет — деньги кончаются.

Караджале молчал. Но близкие друзья волновались и советовались: что делать с Караджале? Сын Доброджану Геря рассказывает:

«Мой отец был очень добрым человеком. Однажды Зарифопол мне сказал: «Единственный по-настоящему добрый человек из всех, кого я знал, это Геря. Можно утверждать, что он истинно страдает от чужих страданий». И вот Геря в течение нескольких месяцев волновался и советовался с друзьями: «Что делать с Караджале? У него кончаются деньги!» Во время последнего совещания по этому вопросу с одним из друзей отца, А. Радовичем, они пришли к следующему решению: все состоятельные друзья Караджале (а их было великое множество) дадут по нескольку тысяч лей каждый, минимум по одной тысяче, так, что будет собрано не менее ста тысяч. Эту сумму можно депонировать в каком-нибудь страховом обществе, которое в результате протекции («вот случай, когда и протекция на что-нибудь пригодится») согласится назначить Караджале приличную пожизненную ренту, с оплатой половины ее стоимости его жене в случае смерти писателя. Никто не может знать, согласился ли бы Караджале принять такое предложение, поскольку Геря не успел сообщить ему об этом до смерти».

Но у нас имеются доказательства, что Караджале не согласился на другое, почти аналогичное предложение, сделанное ему директором журнала «Ноуа Ревиста ромына» («Новый румынский журнал») Радулеску Мотру. По случаю юбилея писателя Мотру предполагал открыть в своем журнале общественную подписку на создание фонда для премирования Караджале. Такая премия символизировала бы признательность нации своему великому писателю. Узнав об этом проекте, Караджале написал Радулеску Мотру, что он тронут его заботой, однако «всякое официальное вмешательство, даже чисто платоническое, так же как и общественная подписка», сделают невозможным для него принятие такого предложения. Вскоре он отправил в Бухарест и телеграмму: «Категорически отказываюсь от всякой публичной подписки».

Итак, ясно одно: Караджале не хочет иметь никаких дел с официальными лицами и учреждениями даже в вопросе, от которого зависит его дальнейшее материальное существование. Он надеется, что как-нибудь выйдет из затруднения другим путем. А пока он занимается своими обычными делами и ведет по-прежнему свою обычную, не очень-то спокойную жизнь.

В середине марта он выехал из Берлина в Румынию. Не доехав до Бухареста, свернул в трансильванский город Сегедин. В местной тюрьме отбывал заключение поэт Октавиан Гога, один из деятелей румынского национального движения в Трансильвании. В своих мемуарах Гога впоследствии рассказал об этом неожиданном празднике — посещении Караджале, явившегося в тюрьму с шампанским и сумевшего подкупить стражу, чтобы быть допущенным к заключенному. Гога пишет:

«Караджале казался моложе, чем когда-либо. Он разгуливал по комнате широким шагом, иногда он останавливался и поправлял очки, из-под которых поблескивали его глаза с обычным для него резким и неугомонным блеском».

Караджале провел в тюрьме три часа. Положив руку на плечо заключенного, он вдруг предался мечтаниям:

«У меня есть план на будущее лето… Я приеду к тебе в Рэшинарь с женой и детьми… Мне очень понравилось это село у подножья гор. Приедет и Влахуца… Поживем там все вместе до осени. Нам ведь ничего не нужно… Был бы только рояль и кто-нибудь, кто умеет играть… Вечерами, когда стемнеет и из-за холма, между деревьями, покажется желто-белая луна, мы будем сидеть на лужайке и слушать доносящуюся из открытого окна Лунную сонату Бетховена».