Федор Раззаков - Андрей Миронов - баловень судьбы

Каждый человек, который идет работать в театр, думает, что именно он будет в центре. Таково актерское самосознание. А если ты понимаешь, что тебе слабо, то у кого-то эта рана остается, редко удается пережить естественно и легко тот факт, что рядом с тобой такой превосходный партнер. Это сильный удар по самолюбию.

Многие искренне понимали, почему все интересное достается Миронову, но были и такие, которые думали: «Что ж это такое, почему все ему да ему?» Были актеры, которые хотели его роли играть: а чем я хуже, я что, не могу так же и даже лучше? Такие встречались тоже. Считали, что все Андрею достается по блату. Все! Смешно говорить, конечно. А в основном коллеги понимали, что у Андрея есть определенный заряд, который мало у кого есть и который дает действительное, настоящее, естественное право быть в центре.

Но от этого не легче, даже труднее. И за это хотели, чтобы он двадцать пять раз здоровался, двадцать пять раз одалживал в долг, чем-то свою удачливость и звездность компенсировал. И если он так себя не ведет, то, значит: «А-а-а, зазнался! Мы – одно, серая масса, а вот у нас есть свои гении, это – другое».

Ю. Васильев: «Андрей широкий был человек, щедрый. И шикарный. По размаху щедрости у него в „Сатире“ был только один соперник – заместитель директора Геннадий Зельман. Конкуренты любили друг друга, но еще больше обожали необъявленную игру „кто кого“. Кто шикарнее накроет стол. У кого роскошнее будет букет для дамы…

Администраторы знали, что если Миронов кого-то приглашал на свой спектакль, то всегда покупал билеты. Никогда не пользовался бесплатными пригласительными и контрамарками. Играл спектакль, а перед этим говорил: «Пожалуйста, организуйте стол для моих гостей». Давал деньги, а после спектакля не всегда даже заходил. Его спрашивали: «Андрей Александрович, подойдете?..» – «Да нет, угощайте людей». Или когда на гастроли уезжали, в аэропорту тоже всех угощал: понимал, что нет у артистов денег, суточные – 2 рубля 60 копеек.

И никому в театре не отказал в просьбе: всегда ходил хлопотать за артистов – кому телефон, кому квартиру пробить. Только предупреждал: «Тогда-то я снимаюсь, не могу, но в назначенное время буду». И точно приходил в начальственные кабинеты…»

Но вернемся в конец 80-го.

20 декабря Миронов играл в «У времени в плену».

22 декабря Миронов вернулся к фильму «Будьте моим мужем»: в тот день с 16.00 до 20.00 в тонателье № 1 «Мосфильма» прошла его первая сессия озвучания. Партнерами Миронова были Елена Проклова и Георгий Штиль.

24 декабря Миронов играл в «Горе от ума», 27-го – в «Мы, нижеподписавшиеся…».

29 декабря (16.00–24.00) Миронов был на озвучании фильма «Будьте моим мужем».

30 декабря в Театре сатиры состоялась замена спектакля: вместо «Горе от ума» артисты сыграли премьеру спектакля « Трехгрошовая опера»Б. Брехта в постановке Андрея Миронова. Он же играл и главную роль – лондонского бандита Мекхита по кличке Мекки-нож. Как писал в «Московской правде» по горячим следам этой премьеры критик З. Владимиров: «Вот Мекки-нож, шикарный брехтовский бандит в прекрасном исполнении А. Миронова. В нем есть и предприимчивость, и победительная наглость, и повадка трущобного Дон Жуана, и холодная трезвость дельца, не забывающего каждый четверг производить расчеты со служащими. Но в то же время мы чувствуем, что его человеческие возможности не реализованы, что в нем, быть может, погиб поэт и романтик, рыцарь и протестант, способный восстать против скверного миропорядка…»

А вот как писала об этой же роли Миронова А. Вислова: «Спектакль пришелся на „олимпийский“ 80-й год. От стоявшей в воздухе духоты перехватывало дыхание. Лицемерие и цинизм общества, казалось, достигли максимума. Механично, опустошенно и впервые неодушевленно играл Миронов Мекки-ножа на премьере спектакля „Трехгрошовая опера“.

Конечно, не только время и состояние общества объясняли такое исполнение. Сам брехтовский образ не особенно предполагал наличие души. Потом Миронов в этой роли стал мягче, пластичнее, игривее. В последние три года своей жизни он обрел снова некое душевное равновесие, к нему вернулась его доброта. А в тот печальный «промежуток» у него ненадолго появилась внутренняя ожесточенность, шедшая не то от страшной усталости, не то от душевной измотанности и чувства бессилия. В роли главаря лондонского преступного мира она нашла благодатную почву для проявления. Брехт с его «циническим посвистом», столь же издевательским по отношению к миру, сколь и слышащимся как собственный звук циничного мира, не зря попал в репертуарный план рубежного, разграничивающего десятилетия сезона, и не зря Миронов тогда на роль согласился. (Как мы помним, именно Миронов и явился инициатором этой постановки, хотя Плучек поначалу хотел отстранить от режиссуры Миронова, оставив только главную роль. – Ф. Р. ) Отрешенно взирая на зрителей и партнеров по сцене, устало исполняя зонги, он делал все в угоду неизвестно кому, но только не самому себе. Он был по-настоящему «отстранен», от него впервые веяло холодом. Но, согласившись, он так с этой ролью и не сжился. Выйдя из «промежутка», чем больше он в дальнейшем овладевал ролью, превращая ее в своеобразный музыкальный бенефис на сцене Театра сатиры, внося в нее легкость и иронию, заставляя весь спектакль потеплеть, ожить, заиграть, «запеть», тем больше чувствовалось, насколько неорганична для Миронова природа пьесы с ее изначальной циничной мрачностью и шутовством.