Вячеслав Гречнев - Вячеслав Гречнев. О прозе и поэзии XIX-XX вв. - Л. Толстой, И.Бунин. Г. Иванов и др.

Довольно скоро обнаружилось, что такая чужая и далекая во всех лишениях советская держава продолжала весьма негативно вмешиваться в жизнь эмигрантов. Это вмешательство, пусть и зачастую лишь косвенное, пагубно действовало на человека и в сугубо личном плане («Голубая ночь одиночества — На осколки жизнь разбивается, Исчезает имя и отчество, И фамилия расплывается»), и посягало, на самое дорогое и единственное, что осталось у них, — на их память, воспоминания о далеком и недавнем прошлом России. «Нет в России даже дорогих могил, Может быть, и были — только я забыл».

Иными словами, советская власть делала очень многое, чтобы это беспамятство, и в широком, историческом плане, и в повседневной повсеместно и навсегда утвердилось в душах людей. Как раз об этом, в частности, идет речь в приведенном выше стихотворении

Г. Иванова «Свободен путь над Фермопилами», где «голубые комсомолочки, Визжа купаются в Крыму». Им невдомёк, что за «рождественскими елочками» скрывается «снежная тюрьма», они или позабыли или и вовсе не знали, что здесь, в Крыму, где они, «визжа купаются» совсем недавно и самым предательским образом были расстреляны и утоплены в Черном море тысячи тысяч русских людей. Отсюда и эта строчка: «Они ныряют над могилами, С одной — стихи, с другой жених». Г. Иванов никогда не забывал об этих трагических событиях в Крыму, вспомнит о них он и накануне смерти.

Заслуживают внимания здесь последние строчки: «непримиримые» и «ничего не позабывшие», но — «всё простившие», а также, связанный с этим, своеобразный оксюморон: «Голгофский путь и торжество». Разумеется, время вносит свои поправки, и ненависть и злость, «накипевшие за годы», рано или поздно, уступают место прощению. Но известно также, что более расположены простить прежде всего те, кто при любых обстоятельствах продолжают любить свою родину. И это понятно: ведь любовь, как и вера, никаких доводов «против» не принимает, как бы неопровержимо убедительны они ни были.

Да, Г. Иванов очень многое не принимал и ненавидел в советской России. И в то же время он никогда не переставал любить её, а с годами — и любить сильнее и писать о ней чаще.

Такое отношение к России было вполне в традициях русской литературы. Можно назвать и М. Лермонтова, с его «странной любовью» к отчизне, и А. Блока, который после довольно подробного перечисления весьма непохвальных обычаев и склонностей русского человека («Грешить бесстыдно, непробудно, Счет потерять ночам и дням» и т. Д.) Делает признание: «Да и такой, моя Россия, Ты всех краев дороже мне».

Редкий писатель, говоря о России, не вспоминал о её необъятных просторах, о красоте природы, неброской, но покоряющей душу. «Её лесов безбрежных колыханье, Разливы рек, подобные морям», — напишет Лермонтов, а Блок продолжит: «За снегами, лесами, степями мне не видно лица. Только ль страшный простор пред очами, непонятная ширь без конца?»

Такие описания дают представление об особенностях характера русского человека: тут и ширь, и удаль, и масштаб видения мира и размышлений о нем. Но российские просторы, где так наглядно земля соединяется с небом, это еще и весьма ёмкий образ той удивительной линии, где как бы и совершается переход конечного в бесконечное. И понятно, что это не может не вызвать у человека уже не печаль, но — отчаяние, а также и — надежду, пусть и самую призрачную: не исчезнуть бесследно в вечности, а — приобщиться к ней. Питать и поддерживать эту надежду по силам, опять же, только любви, способной противостоять беспощадно уходящему времени. «За пределами жизни и мира, В пропастях ледяного эфира Всё равно не расстанусь с тобой! И Россия, как белая лира, Над засыпанной снегом судьбой» (1, 313).