Вячеслав Кондратьев - Сашка

- Нет.

- То-то и оно. А там написано: обеспечена жизнь и возвращение на родину после войны. Вот так.

- Так это если добровольно сдастся, если расскажет все. А этого ты в бою взял, и говорить он, сука, ничего не желает.

- Ладно, дай покурить лучше. Труха у меня одна, - попросил Сашка, а у самого зависло в сердце что-то тяжелое от этого разговора.

- Держи, - Толик протянул туго набитый кисет с вышитой надписью "Бей фашистов".

- У вас тут с табачком, видать, получше.

Сашка оторвал газетки побольше и махры прихватил не стесняясь. Цигарка свернулась на славу, раза три можно прикладываться.

- Фриц сигаретами угощал, но не тот табачок, до души не доходит, - добавил Сашка, затянувшись во всю силу, и, выдыхнув дым, спросил: - Откуда кисет такой?

- Подарок из тыла. Прислали тут посылочки с Урала.

- До нас что-то не дошло, - заметил Сашка, возвращая кисет, а потом спросил: - Много капитан выпил?

- По нему не поймешь. Как Катю вчера утром похоронили, так и начал. И ночью не спал, небось подкреплялся.

- Как убило-то?

- Шла из штаба в блиндаж, и убило... У нас здесь тоже потерь хватает.

- Ну, с нашими-то не сравнить.

- Не скажи... Вы сами виноваты, капитан говорит, окопов вырыть не можете.

- Тебя бы туда. Рассуждать легко, а мы еле ноги таскаем, не до рытья, стало Сашке обидно. Что они, враги себе? Кабы могли, разве не выкопали бы?

Никто на передовой особо в душу к Сашке не лез, никто особо не интересовался, что чувствует, что переживает рядовой боец Сашка, не до того было. Только одно и слышал: Сашка - туда, Сашка сюда! Сашка, бегом в штаб с донесением! Сашка, помоги раненого нести! Сашка, этой ночью придется в разведку! Сашка, бери ручной пулемет!

Только ротный, бывало, перед тем как приказать что-нибудь, хлопал Сашку по плечу и говорил: "Надо, Сашок. Понимаешь, надо". И Сашка понимал - надо, и делал все, что приказано, как следует.

Но на все, что тут делалось и делается, было у него свое суждение. Видел он - не слепой же - промашки начальства, и большого и малого, замечал и у ротного своего, к которому всей душой, и ошибки, и недогадки... И с распутицей этой, на которую теперь все валят, что-то не так. Разве весна негаданная пришла? Разве зимой припасов нельзя было заготовить? Просто худо пока все, недохват во всем, и воевать, видать, не научились еще. Но в том, что вскорости все изменится к лучшему, Сашка ни на минуту не сомневался.

От дыма, что глотал густо, кружило в голове, и хотелось ему сейчас только одного - поскорей бы с немцем все кончилось и отпустили бы его обратно в роту. На то, что в штаб бригады направят, уже не надеялся - не та обстановка сложилась.

- Может, идти мне можно? Разберетесь тут с немцем без меня, - спросил он у Толика.

- Разобраться-то разберемся, будь спок, - насмешливо осклабясь, ответил тот. - Но не отпускал тебя капитан. Жди. Возможно, какие приказания твоему ротному с тобой отправит.

- Муторно что-то, - вздохнул Сашка.

Из блиндажа слышался только комбатов голос, а немца словно и не было. Молчит, зараза! А чего молчит? Рассказал бы все, выложил начистоту, и отпустил бы его капитан. Упрямый немец. Зло на него поднялось у Сашки - все задумки из-за него, гада, пошли прахом. И вообще неурядь вышла - и дивчину эту убило, и комбат из-за этого не в себе, и в штабе никого, и немец не раскалывается... Все к одному.

Наконец затихло в блиндаже и потянулась тишина... Сашка уж полцигарки искурить успел, а оттуда ни слова. Думает комбат чего-то...

- Ко мне! - расколол тишину капитанов голос.

И Сашка с ординарцем, слетев мигом с лестницы, оказались опять в полутьме блиндажа.

Желтый свет керосиновой лампы освещал капитана сбоку, резко обозначая морщины у губ и прямую складку у переносицы. На столе лежал русско-немецкий разговорник и зловеще поблескивал вороненым металлом капитанов пистолет. Немец стоял в тени, и когда Сашка, проходя вперед, коснулся его плеча, то почувствовал, как бьет немца дрожь.

У капитана ходили желваки на скулах и играли руки. Он стоял - большой, в свалившейся с одного плеча шинели и оттого какой-то скособоченный, странно непохожий на себя прежнего, прямого и собранного. Он грузно опустился на табуретку, вытирая пот со лба и откидывая одновременно назад волосы, и тихо, словно бы через силу, выдавил:

- Немца - в расход.

У Сашки потемнело в глазах и поплыло все вокруг - и стены блиндажа, и лампа, и лицо комбата, даже качнулся Сашка... Но потом, придя в себя, бросился к немцу, схватил того за грудки и закричал: