Вячеслав Кондратьев: Селижаровский тракт

- Не попрет, - говорит Коншин с наигранной уверенностью, а сам думает, что и верно, всего за двести километров от Москвы немец, а потом, чтоб заткнуть рот Филимонову, добавляет: - Я вас, Филимонов, могу к политруку подвести. Вот с ним и покалякайте.

Филимонов замолкает, бросает на Коншина укоризненный взгляд и покачивает головой.

Но идут и другие разговоры, может, наивные, на коншинский взгляд. На одном из коротких привалов услышал он смех, подошел. Бойцы растянулись на снегу, покуривая, а один из рядовых его взвода стоял и что-то говорил ребятам. Коншин подошел ближе.

- Значит, не боишься фрица? - спросил стоящего бойца один из пожилых.

- Нет. Смерти, может, боюсь, а фрица нет. Видишь, ППШ у меня, семьдесят два патрончика. Цельный взвод фрицев могу ухлопать.

- Герой ты... - усмехаясь, продолжил пожилой. - Кабы все такие были, наверно, немца до Москвы не допустили.

- Ну, допустили... Напали-то они неожиданно, не развернулись мы по-настоящему, ну, самолетов пока не хватает, танков, так наделают самолетов... Вот в начале войны и автоматов - раз-два, и обчелся, а теперь... Оплошали, конечно, маленько, но, ты же знаешь, нашего русского мужичка раскачать треба, спокон веков так - пока гром не грянет, мужик не перекрестится... Но повернулась уже война. Всем ясно.

- Панихиду-то немцу рано заказывать, - проворчал кто-то, тоже из пожилых.

- А может, не рано. Я вот уверен - придем мы, кадровые, дадим прикурить, стоявший боец сказал это серьезно.

- Ладно, недолго осталось, посмотрим на тебя в бою, "прикурило", усмехается пожилой и выплевывает цигарку.

- Посмотрите. Это вы самолетов немецких боитесь, в рукава цигарки прячете, будто увидит он с высоты.

- Да ты бомбежки настоящей еще не нюхал.

- Я в эшелоне трассирующими по брюху "мессеру" бил, пока вы в снегу барахтались.

- Что-то не видал...

- А я видел. Верно, стрелял, - вступил в разговор один из молодых бойцов. - Ванюха не сдрейфил. Что было, то было.

Ванюха расплылся в улыбке.

- Хочешь, Ванюха, судьбу твою скажу? - это все тот пожилой, усмехаясь.

- Говори.

- Либо ты первую пулю получишь, либо первый орден. Понял?

- Ты не пугай насчет пули, а в смысле ордена - может, и получу. Воевать так воевать...

А колонна тем временем все растягивается и растягивается... Недохват еды, сна, тепла - все это сказывается на третьи сутки, и люди выбиваются из последних сил.

Комроты Кравцов подходит к Коншину:

- Своего лейтенанта устрой на подводу. Хромой он мне на передке не нужен. И вообще подтяни людей.

- Есть лейтенанта на подводу! Есть подтянуть людей! - Коншин повторяет приказание подчеркнуто точно, и Кравцов глядит на него одобрительно. Последняя ночь, товарищ старший лейтенант?

- Да, - негромко подтверждает ротный.

- Значит, послезавтра бой?

- Выходит, так... Боязно? - Кравцов чуть улыбается.

- Как вам сказать? Наверно...

- Не наверно, а наверняка. Но ничего. Учти - на тебя надеюсь. Четин слаб на изломе. В случае чего - взвод сразу тебе передам. Понял?

- Понял! - расплывается Коншин в улыбке, и опять какие-то мальчишеские думки о том, что должен он совершить на войне что-то необыкновенное, пробегают в голове и забивают то тревожное, что не покидает всю дорогу.

Много передумалось Кравцову за эти три ночи, но о родителях вспомнилось почему-то только на третью, на последнюю. О том, что плохо в деревне и что теперь, когда он комроты и получает полевые, надо бы часть аттестата послать старикам. До войны-то - из шестисот комвзводовских - не мог он помогать в деревню, сам, бывало, не прочь был пообедать в красноармейской столовой, что, конечно, не разрешалось, кроме тех дней, когда дежурил по части и снимал пробы. Отписать бы Дуське, чтоб послала хоть рубликов триста, но не пошлет же, больно охоча Дуська и до жизни, и до денег. И дает себе слово старший лейтенант Кравцов, что как поставят его на батальон - непременно старикам выделить половину аттестата.

Коншин подходит к Четину:

- Товарищ лейтенант, вам на подводу надо...

- Дойду, - кривится от боли Четин.

- Ротный приказал, - мягко, начиная жалеть взводного, произносит Коншин и берет его под руку.

Пропустив колонну, он усаживает лейтенанта в сани санротовские, а сам идет вдогон роте.

Красноармеец Филимонов тоже отстает, и Коншин бросает ему на ходу:

- Подтянитесь, Филимонов, - на что вместо уставного "есть" слышит надоевшее:

- Куда спешить? Все там будем.

Коншин останавливается и выразительно смотрит на него.

- Чего смотрите, командир? Мне не двадцать годков, как вам. Погонять-то вы все умеете, а вот спросить, что с человеком, нет вас.