Геннадий Геродник - Моя фронтовая лыжня

Очень скоро суровая фронтовая действительность заставит нас по-иному оценить наш первый бой. Мы поймем, что дорогая плата за земтицкие избы была вполне оправданной. Из Любиного Поля, Земтиц, Любцов, Крутика и других соседствующих с Мясным Бором селений засевших фашистов надо было выбивать во что бы то ни стало, любой ценой. Именно здесь гитлеровские дивизии захлопнут мясноборские ворота, и тогда в «Любанской бутыли», «долине смерти» счет наших погибших воинов пойдет не на десятки, а на сотни и тысячи.

Вот тебе и на! То без 172-го никак не могли обойтись, то снимают с этого участка фронта не только наш лыжбат, но и 24-ю ОСБ. Но начальству виднее. Наше дело — выполнять приказ, который, кстати, очень устраивает нас.

Вышли под утро. Маршрут такой: Мясной Бор — Кречно — Новая Кересть — Ольховка. На время перехода 172-й ОЛБ подчинен командованию 24-й ОСБ. Комбриг построил походную колонну таким образом: три роты нашего лыжбата использовал в качестве головного и боковых боевых охранений. Первая рота — впереди, вторая и третья — слева и справа на километровом удалении от головы колонны.

Двинулись. Задача у лыжников почетная, но очень трудная. Особенно достается боковым охранениям, которые по снежной целине продираются сквозь лесную чащобу, сквозь буреломы, напоминающие древние засеки, которые наши предки воздвигали для защиты от вражеских набегов. «Ведущие гуси» по возможности выбирают просеки, лесные тропы, поляны, но это удается далеко не всегда.

Идти лесом на лыжах очень тяжело. Рыхлый снег плохо держит, его метровая-полутораметровая толща таит немало неприятных для лыжника сюрпризов: согнутый в дугу мелкий кустарник, пни, валежины. Пожалуй, не меньше трети лыжников спешилось. У одного порвалось крепление, у другого сломалась лыжа. Запасные где-то везут хозвзводовцы, но под руками их нет. А иным лыжбатовцам, особенно менее опытным, недостаточно натренированным, брести по снегу пешком все же легче, чем управляться с лыжами в столь трудной обстановке. Одни из них несут лыжи на плече, другие, скрепив пару лыж вместе, тащат их за собой как саночки.

Иногда нас обстреливают. Но издалека: разрывные пули звучно щелкают в верхних ярусах ветвей. Перед началом марша нас предупредили, что мелкие группы противника просачиваются к главному стрежню прорыва и с юга — со стороны Новгорода, и с севера — через дорогу Спасская Полисть — Ольховка.

Отдельные рощи и разделенные открытыми местами участки леса уральцы называют колками, самые труднопроходимые, заваленные буреломом места в лесу — храпами, открытые места между колками — еланями. Так и движемся мы вперед: вступаем в колок, продираемся сквозь храп, лесной тропой или просекой выходим из великолепного зимнего бора на унылую елань…

Но и главной колонне нелегко шагать по болотисто-лесному проселку, волей военной судьбы вдруг ставшему важной военной магистралью. Идет утомленная до предела пехота. Натужно гудят грузовики. Швыряясь ошметками снега, приглушенно лязгают на мягкой дороге гусеницы танков и тягачей-челябинцев.

В растянувшуюся на километры колонну 24-й ОСБ вкраплены подразделения из других частей 2-й ударной. Едут конники из кавполка полковника Сланова. У каждого за спиной косо висит карабин и сбоку — сабля. К седлу приторочены солдатский котелок и сплющенное брезентовое ведерко. По обе стороны седла симметрично свисают переметные сумы. В них — личные вещи всадника и его сухой паек, овес и прессованное сено для лошади. А иные кавалеристы, у которых лошади покрепче, везут еще и дополнительный груз: завернутые в портянки мины или снаряды.

Попадаются низкорослые косматые и мохноногие лошадки. Но не «сибирячки», как мы поначалу думали, а уроженки монгольских степей. Гусевцы рассказывают, что эти исключительно выносливые маломерки прибыли к нам прямо из табунов и объезжать их, полудиких, пришлось в запасном полку.

Конники одеты очень скромно, прозаически — как пехота. Только изредка попадаются командирские бурки, которые так любят выписывать наши художники-баталисты.

Из-за сильного мороза и отсутствия твердого дорожного полотна снег никак не уминается. Сколько его ни месят, он остается сыпучим. Но становится плотным и тяжелым, как песок. Поэтому трудно приходится и пехоте, и коням, и моторам.