Григорий Коновалов - Былинка в поле

Вечером накануне Нового года в просторной горнице Чубаровых девки собрались гадать. Верховодила ими поворотливая киргизоватая жена Власа Фиена, сноха Чубаровых.

- Ох, господи, ни черта не кумекаете, девоньки. Бестолочь гольная. Сказано вам: бескрестатые пойдем.

Фиена подсеменила к божнице, где перед образами теплилась, попахивая деревянным маслом, лампада на темных цепях, приколенилась на застланный соломой пол.

- Миколай Угодник, прости темных дур. Не терпится знать наперед свою судьбину. - Прижала к груди ладони и, устремив на бородатый лик заискивающий взгляд узких, с припухшими веками глаз, призналась с покорным вздохом: - Ведь бабы мы...

Тени цепей качнувшейся лампады поползли по белой скатерти стола, по золотистой соломе на полу. Передоверив угоднику тяжесть грехов своих, Фиена легко вскочила, стряхивая травинки с подола шерстяной юбки,

- Снимайте кресты, девки.

Перешептываясь, девки робко расстегивали кофты, клали на ладонь Фиены кресты. Она сняла со своей смуглой шеи латунный самодельный крест на медной согревшейся цепочке, завязала в платочек вместе с крестами девок, прижала к щеке.

- Отходил мой Власушка резвыми ноженьками по земле... Паука в горшке завязывала, паутину не раскинул... Издо-о-ох! - Фиена завыла жалобно, как волчоноксосунок.

С улицы постучалась в проталину окна досиня зазябшая рука, и стуженый бас требовательно вопросил:

- Выдают аль сватают?

- Выдают! - закричали девки.

Тогда в проталинке ласточкой затрепыхалась тонкопалая девичья кисть, и несмело взмолился ломкий голос вызревающей невесты:

- Неужели не сватают?

Фиена склонилась к окну:

- И сватают, миленькая! Не замела вьюга дорожки.

не застудила сердце!

Фиена нагловато оглядела девок узкими, с желтыми огоньками глазами:

- Не приведи бог пристигнет кого из вас жить под одной крышей с моей свекровью - с потрохами слопает.

Деверя-то Автонома Кузьмича женить собираются. На базар за кладкой поехал сам Автоном. Отец-то Кузьма Дапплыч б лапшой, одному Автоному и верит Василиса Федотовна.

- Строга Василиса-то Федотовна, строга...

- Сам окаянный не угодит. Только я, смиренная, уживаюсь. Пойду отпрошусь у нее, а то ведь как надуется, весь год в молчанку будет играть.

Фиена, виляя узкими бедрами, простучала каблуками, как коза копытцами, на кухню.

Под портретом Карла Маркса угнездился за столом свекор Кузьма, отодвинув от себя на длину вытянутых рук Библию в кожаном переплете, вглядывался в бородатого и гривастого святого Авраама, занесшего нож над опрокинутым навзничь обнаженным сыном. Ныло у Кузьмы сердце от этой жестокой Авраамовой верности богу...

- Батюшка, Кузьма Данилыч, отдыхали бы, - льстиво молвила Фиена, ластясь к свекру. - А то будете весь год читать да страшные картинки разглядывать.

- Норовлю, Фиена, угадать, какие муки приготовлены мне тама, - указал Кузьма большим пальцем в пол. - Нагрешил я - на фургон не покладешь.

На лавке пряла поярковую шерсть осанистая пышнотелая Васплиса, затенив платком глаза.

- Матушка, дозвольте навестить тятю? - едва слышно из-за жужжания прялки спросила Фиена.

Василиса повела на сноху отяжеленными невеселой мудростью глазами, плюнула на питку. Быстрее завертела ногой прялку, сливая стальные спицы в сплошной мерцающий диск. Не любила праздники: бездельники веселились, а у нее ералаш подымался в душе, работала с мрачноватым вызовом людскому легкомыслию. Фиена переглянулась со свекром, тот подморгнул ей: мол, не отставай.

- Тятя простудился, поясница отнялась... Скотина не поена.

"Твой тятя и в петровки мерзнет. Натрескается винища мерзлозубый балабон, а последняя телушка подыхай не емши. И ты такая же бездельница, прощелыга)) - с холодным презрением думала Василиса.

- Загородился святой книжкой, не видишь, телок помочиться норовит, окатила она Кузьму укоряющим взглядом.

Кузьма подставил под теленка щербатую махотку.

- Мамушка, схожу, что ли, к тяте? Или Власа нет, так и мудрить надо мной можно?

Свекровь выдернула из донца гребень и, упруго ступая полными ногами по скрипевшим половицам, прошла к печп, засучила рукава на красивых руках, принялась класть в печь кизяки, надрубая их косырем с одного удара.

Фиена махнула подолом, вскочила на нары за печь.

Слепнувшая мать Кузьмы бабушка Домнушка коротала свой затянувшийся век в темном запечье, на опгупь вязала снохе Василисе шаль козьего пуха. В глохнувших ушах нет-иет да и воскресал жалобный крик козы, когда по весне драли с нее пух, а Домна грела на солнышке заледеневшие колени. Забыла, какой весной сидела она на бревнышке, обливаемая солнцем, и сидела ли, а может, нежнейший козий пух с запахом пота и степного разнотравья навеял дивные сны?