Михаил Авдеев - У самого Черного моря

Пленный переступил порог, сделал три шага вперед, остановился. Он был в форме фашистского летчика. Сзади него стали у дверей два матроса с винтовками. Тут же вошел штабной писарь. Ермаченков велел конвоирам побыть за дверью, прошелся по комнате, заложив руки за спину, остановился возле пленного.

– Вот он, любуйся, – сказал генерал Любимову. – Гитлеровский выродок Юлиус Дитте.

При упоминании имени Гитлера пленный вытянулся по стойке смирно, задрав подбородок. Любимов встал, подошел поближе посмотреть живого немецкого летчика. Генерал продолжал, обращаясь теперь к Дитте:

– Отлетался, завоеватель. Знаешь, кто оборвал твою карьеру? – Ермаченков показал на Любимова. – Русские летчики капитан Иван Любимов и старший лейтенант Авдеев. Запомни это, когда-нибудь пригодится.

Писарь перевел слова генерала. Пленный закивал головой, что-то залопотал по-своему и протянул руку Любимову… Рука врага повисла в воздухе.

Наступила неловкая заминка. Нужно было приступать к допросу. Генерал подошел к немецкому летчику, испытующе посмотрел в его глаза.

– Итак, Дитте, вы в плену и надеюсь будете откровенны, – начал Ермаченков через переводчика. – Яков Яковлевич, – обратился он к полковнику Страутману, – записывайте. – И снова к пленному. – Скажите, Дитте, с какого аэродрома вы летаете?

Пленный молчал. Ермаченков пригласил его к столу, развернул изъятую у него карту, повторил вопрос. И снова никакого ответа.

– Напугался, – заключил кто-то. Ермаченков повернулся к писарю.

– Скажи ему, сержант, что никто его не тронет. Скажи, что ему будет сохранена жизнь, если не станет врать.

Писарь пояснил пленному условие генерала и добавил, как заметил Ныч, от себя лишнее. Ныч хотел сказать об этом Ермаченкову, но странное дело – от последних слов писаря Дитте затрясся, побелел и заговорил, торопливо показывая на карте место базирования его части.

– Шаплинка. Шаплинка.

– Аэродром Чаплинка? – уточнил начальник штаба.

– Я, я. Чяплинка.

Дитте ответил на все вопросы подробней, чем от него требовали, и было похоже, что говорил правду. Из его показаний штаб группы узнал, что на аэродроме Чаплинка базируются только истребители. Непонятно лишь было, каким образом после обильных дождей, в бездорожье Украины снабжается аэродром Чаплинка горючим и боеприпасами. Ведь там ни шоссейных, ни железных путей близко нет. Пленный раскрыл и этот, пожалуй, самый главный секрет: ежедневно в полдень на аэродром садятся до десяти тяжеловозов Ю-52 с полными баками бензина, каждый из которых заправляет одновременно по четыре истребителя Me-109. Транспортные «Юнкерсы» доставляют боеприпасы и продовольствие. Дитте попросил лист бумаги и нарисовал схему аэродрома, места стоянок истребителей, где и как происходит заправка их бензином, склад боеприпасов. Зенитной артиллерией аэродром не защищен.

Ермаченков еще раз напомнил пленному, что за правильные показания жизнь ему будет сохранена.

– Завтра полетим с ответным визитом, – закончил генерал, – если обманул или неточно указал время – расстреляем. Понял? Уведите.

Когда за пленным закрылась дверь, Ныч сказал писарю:

– Может быть, объясните нам, товарищ сержант, что добавили от себя при переводе условия генерала?

Писарь покраснел. На него с любопытством смотрели все присутствовавшие.

– Ну, ну, – заинтересовался Ермаченков, – скажи, о чем говорил за меня по-немецки?

– Все точно, товарищ генерал, – заверил писарь, – как говорили переводил. Где сложно было – в вольном изложении.

– Так что же он сказал? – спросил военком у Ныча. Батько Ныч, посмеиваясь, пояснил:

– Сержант пригрозил ему от имени генерала: если, сякой такой, не скажешь правду, возьмем тебя за самое больное место, положим на камень, а другим сверху пристукнем.

– Ах ты шельмец! – голос Ермаченкова потонул в общем хохоте. – А я-то думаю: отчего это он заговорил вдруг. – И сам рассмеялся, потом сказал военкому. – Разъясните Дитте, что у нас пыток к пленным не применяют.

Начальник штаба авиагруппы полковник Страутман доложил обстановку на Сиваше. Резким движением он раздвинул темную штору, скрывавшую большую, во всю стену карту, снял с гвоздя длинную указку, вроде биллиардного кия. Заостренный ее конец скользнул от Каркинитского залива по Гнилому морю до Арбатской стрелки.

– По неполным данным положение на нашем участке фронта обстоит так, начал полковник.

Любимов слушал начальника штаба рассеянно: то, чем говорил Страутман, командир эскадрильи видел ежедневно своими глазами. Батько Ныч тоже многое знал из боевых донесений и рассказов летчиков, но всё же достал записную книжку и старался не пропустить ни единого слова: обстановка была напряженной и не вполне ясной.