Георгий Косарев - Сердце прощает

- Хорьки вонючие, отребье голопупое, ни себе, ни людям!.. Сами беду накликали на свои дурацкие головы!

Тревожный звон, разрастаясь, сеял все больший переполох в селе. Выскакивая из подворотен, лаяли псы, на порогах изб плакали дети, испуганно переговаривались вышедшие на крыльцо женщины.

Появились немецкие автоматчики и начали сгонять жителей на пыльный деревенский пустырь.

Сидор Еремин, почувствовав недоброе, сказал жене:

- Ефросинья, это набатный звон, бежим, забирай скорее мать!

- Куда ж бежать? - растерялась Ефросинья.

- Немедленно с глаз долой! - Сидор уже натягивал на себя на ходу пиджак.

- Сынок, я останусь дома, - сказала его мать, Пелагея. - Мне семьдесят годков... куда я пойду?

- Мама, нельзя оставаться, пойми, я же у них заложник, ни мне, ни тебе от них не сдобровать.

- Меня-то за что они тронут? Ничего со мной не будет, - ответила Пелагея. И, подхватив свою березовую палку, засеменила на улицу.

Сидор с Ефросиньей торопливо вышли во двор и через заднюю калитку метнулись в огород.

- Ложись, - приказал Сидор жене и, повалившись в борозду, пополз меж рядов пахучей зеленой ботвы картофеля.

Ефросинья послушно следовала за ним. А рельс все продолжал гудеть, будоража жителей деревни.

Окруженные фашистскими автоматчиками, люди перепуганно жались друг к другу.

Люба, склонясь к Виктору, взволнованно сказала:

- Что же это? Что они хотят делать!

- Посмотрим, - ответил Виктор, устремив взгляд туда, где стоял немецкий офицер и за ним - угодливо согнувшийся староста.

С беспокойно бегающими глазами, чиновник сельскохозяйственной управы Чапинский слово за словом переводил речь офицера:

- Немецкое командование питает уважение к трудовому русскому человеку, - старательно выкрикивал Чапинский, - ко оно никогда, запомните это, никогда не позволит большевистским элементам подстрекать народ на бунт против великой Германии, пытаться ослабить ее мощь, подорвать боевую способность победоносной германской армии!..

Офицер, словно диктуя свою речь, делал короткие паузы, переступал с ноги на ногу в своих жестких, с высокими задниками блестящих сапогах.

- Предлагаю добровольно назвать тех, кто поджег хлеб, по праву принадлежащий нам, как победителям. Я спрашиваю: кто же поджег? Отвечайте!

На вопрос офицера никто не ответил. Люди испуганно смотрели на него и все чего-то ждали, на что-то надеялись. К ним приблизился Яков Буробин.

- Решайте, селяне, решайте, пусть повинится тот, кто содеял зло, а то будет поздно, страшная беда обрушится на ваши головы.

И снова жители села ответили молчанием.

- Господин офицер спрашивает: вы что, немые? - крикнул Чапинский.

Тогда из толпы выступил вперед тот самый сгорбленный седовласый старик, который однажды уже отвечал на вопрос приезжавшего офицера.

- Господин начальник, - сказал старик, - может, он, хлеб-то, сгорел от грозы, от молнии, такое бывало и прежде. Вот ведь в девятьсот десятом году, еще при царе Николашке, у нас сгорело все поле. Истинный господь! перекрестился старик. - А народ наш - что? Народ ни в чем и не повинен.

Толпа оживилась, послышались возгласы:

- Правильно!..

- Такое уже было...

- Не виноват никто.

- Стихийное бедствие, одно слово.

Офицер, выслушав перевод, вдруг побагровел и что-то возмущенно закричал, указывая пальцем на старца. Чапинский едва успевал переводить:

- Никакой грозы ночью не было! Была луна!.. Ты, старая русская свинья, русская собака, ты смеешь обманывать германское командование... укрываешь бандитов. Ты коммунист!

- Не, какой же я коммунист, - слегка оробев, сказал старик. - Я как есть, значит, это - беспартейный.

- Взять его! - по-немецки скомандовал офицер.

К старику подскочили два солдата и ударами прикладов столкнули его в сторону. Старик пытался что-то им сказать, похоже, стыдил, но его голос потонул в потоке грубой чужеземной брани.

- Неужели расстреляют деда Никиту? - тихо спросила Люба. - Витя, я больше не могу, я не выдержу...

- Ты что, в своем уме? - прошептал Виктор и дернул ее за руку.

- Построить всех в линейку! - через переводчика приказал офицер.

Когда крестьяне были выстроены, Чапинский перевел новое обращение офицера:

- Если в течение пяти минут не будут выданы преступники, возмездие упадет на ваши головы!

Толпа загудела, послышались вздохи, женский плач.

И вдруг шум стих. Из шеренги вышла, опираясь на белую березовую палку, Пелагея Еремина. Она подняла трясущуюся от старости голову и хрипло сказала: