Армин Шейдербауер - Жизнь и смерть на Восточном фронте. Взгляд со стороны противника

Через какое-то время мне позвонил с докладом телефонист ефрейтор Герменс, которого я называл Гермесом. Он сказал, что ночью звонили из штаба дивизии и спрашивали меня. Герменс соединил нас, и я представился. После этого 2-й офицер Генштаба приказал мне направить двух человек к 5.00 на командный пункт дивизии. Они должны были поехать в Кенигсберг для получения двух машин RSO, то есть Raupenschlepper-Osf, гусеничных тягачей. Телефонист сказал, что, находясь в полусонном состоянии, я отвечал на приказание совершенно не по-военному, с несколькими «да, да». Это привело к тому, что мой начальник несколько раз спрашивал: «Вы слышите меня, Шейдербауер? Лейтенант, вы меня слышите?» На это я отвечал «да, да», а потом положил трубку. «Гермес, черт возьми, тупица, ты знал, что я спал и не все сразу понял. Почему ты не разбудил меня как следует?» — упрекал я его по телефону. Бравый парень ответил: «А я подумал, что господину лейтенанту надо было немного поспать».

В штабе батальона у нас появился большой легковой автомобиль Мадфорд с открытым кузовом. Я пригнал его из тыловой части вместе с водителем. Во второй половине дня мы поехали в штаб дивизии за получением приказов. Я воспользовался этой возможностью, для того чтобы принести свои извинения майору Генерального штаба «Жоржу» Биндеру. По дороге из Пагиряй на запад по слегка возвышавшейся местности, которая хорошо просматривалась противником, нас заметил русский танк «Сталин». Он выпустил несколько снарядов нам вслед, но, слава Богу, не попал. Водитель, который раньше служил в голландской полиции, съехал с дороги и с криками «Карашо, карашо!» погнал зигзагом по лугам и полям.

Вечером 22 июля было объявлено о попытке покушения на фюрера. Это вызвало у нас скорее удивление, чем негодование. Для высказываний по поводу этого события просто не было времени. Про себя я подумал, что, несомненно, это была измена. Но с другой стороны, продолжал я думать дальше, было бы невероятно, чтобы люди с такими фамилиями, как Штауфенберг, Бек, Вицлебен и Мольтке, могли изменить Германии. Я думал, что, может быть, они все-таки действовали ради Германии, а не против нее.

На следующий день батальон получил задачу удерживать полосу обороны шириной восемь километров. Недостаток сил позволял нам оборонять только три находившиеся на нашем участке деревни в качестве опорных пунктов. На позиции должен был выйти весь личный состав батальонного штаба. Мы обосновались в опорном пункте Дравискай. К сожалению, путь отступления вел на юг. Поэтому я держал моторизованный транспорт на дороге, проходившей в западном направлении. Я поступил так, потому что именно мне пришлось как оценивать обстановку, так и заниматься расстановкой сил. Мне казалось, что капитан Шнейдер был неспособен командовать батальоном. Он явно не соответствовал этой должности. Не имея понятия, как командовать отдельным усиленным батальоном, он просто говорил на своем раскатистом восточнопрусском диалекте: «Давайте, Шейдербауер, действуйте».

Деревня Дравискай лежала на небольшой возвышенности. Ухоженные сады и пшеничные поля окружали аккуратные бревенчатые дома с соломенными крышами. Сидеть за деревянным столом с чистой тарелкой само по себе было удовольствием. Мой ординарец Вальтер Ханель занялся приготовлением яичницы с местным беконом и бутербродов с консервированным фаршем. После того как была восстановлена телефонная связь и обеспечен контакт с соседом справа, мы уселись за стол в сельском доме, где разместился наш командный пункт. Очевидно, русские пока только прощупывали нашу оборону. Мы надеялись, что останемся в целости до вечера, когда мы должны были оставить эту позицию. Наша надежда оказалась необоснованной.

Со стороны сторожевого охранения послышались выстрелы. Поэтому я отослал мотоциклы в тыл, ближе к пути отхода, который был еще свободным. Рисковать ими и потерять их означало бы положить конец выполнению нашей задачи по прикрытию фланга, где особенно требовалась подвижность. Стрельба лишь только началась, но наш новый командир уже «исчез». Я давно заметил, что он всегда так поступал в критических ситуациях. Тогда ему не надо было принимать решений, и его нельзя было подозвать к телефону. Вероятно, он наблюдал в бинокль за наступавшими русскими из укрытия. Огонь продолжался, и было слышно, что он становился ближе. Надо было вызывать поддержку. Пока я сидел у телефона, я заметил, как мимо меня в тыл брели раненые. Чуть позже стали появляться и вполне здоровые солдаты. Это означало, что они бежали. Все это время командир отсутствовал, а я был привязан к телефону. Из всего участка мне было не видно ничего, кроме пшеничного поля.