Виктор Манойлин: Базирование Военно-морского флота СССР

В районе всего один учитель был награжден орденом за успехи на поприще образования — его и прикрепили к председателю райисполкома. Ученик оказался толковым, и через полгода он уже вполне сносно выступал и более-менее грамотно писал. По работе у Шестерко тоже стало получаться, и он работал на этой должности до войны, всю войну и часть послевоенного времени.

Его дочка была озорной девочкой, крупной от природы, в потасовках мальчикам не уступала, в науках не блистала, папой не прикрывалась. Учителя ставили ей двойки, приглашали отца на беседу — тот приходил. В общем, учителям не было никаких забот о том, как вести себя с сыном первого секретаря райкома партии и дочкой председателя райисполкома.

В нашей семье в довоенное время о религии никогда разговоров не было. Родители были учителями, что само по себе уже исключало любую форму проявления религиозности. В нашей школе учителя специально антирелигиозной пропагандой не занимались, просто упор делали на науку, которая все может объяснить и всего может добиться. Но общая обстановка, особенно детские газеты и журналы, пионерская организация были такими, что я вырос не просто безбожником, а, как тогда говорили, «воинствующим безбожником», т. е. участвовал в антирелигиозных мероприятиях, главными из которых были демонстративная работа по подметанию улицы во время пасхальных дней, когда верующим работать нельзя, отказ есть куличи и крашеные яйца в Пасху и т. п.

Когда началась война, мать достала спрятанные иконы, а всякая деятельность «воинствующих безбожников» была прекращена.

Родители никогда не говорили, а я никогда не спрашивал, крещен ли я или нет, но старший брат уже после смерти родителей рассказал, что бабушка крестила меня в православной церкви.

В моем сальском детстве не было ни телевидения, ни магнитофона, ни, само собой, Интернета, не было моря печатной продукции. Были газеты «Ленинские внучата» и «Пионерская правда», журнал «Вокруг света», было кино раз в неделю и репродуктор на стене, да еще были регулярные политбеседы. Но, тем не менее, информацией я был насыщен до предела, причем настолько добротно, что и сейчас многое помню до мелочей.

Борьба с троцкистами и шпионами, великие стройки — Беломорканал, канал Москва — Волга, Магнитогорск, Сталинградский тракторный, Комсомольск и др., пятилетка в три года, пятилетка в четыре года, стахановское движение, машинотракторные станции и колхозы, спасение потерпевших крушение на «Челюскине», дрейф Папанина на льдине, перелеты Чкалова и других летчиков, первые Герои Советского Союза, война в Испании, бои с японцами у озера Хасан, освобождение Западной Украины и Западной Белоруссии, финская война, начало Второй мировой, пакт с Гитлером, вхождение прибалтийских государств в состав Союза и многое-многое другое.

Самое главное, что все эти далеко не детские события без всякого принуждения со стороны взрослых вызывали у нас желание как можно больше о них знать, как можно активнее в них участвовать.

Никто нас не водил культпоходом на «Чапаева» — мы сами по несколько раз бегали смотреть, надеясь, что он доплывет до другого берега Урала. Никого из нас не заставляли читать роман Николая Островского «Как закалялась сталь» — мы сами выстраивались в очередь в библиотеку и читали его ночами, чтобы быстрее передать товарищу.

Параллельно с тем миром, в котором совершались героические перелеты и строились гиганты социалистической индустрии, существовал и активно влиял на наше детское сознание и поведение другой мир — мир улицы.

Детство наше было далеко не рафинированное, и были мы далеко не пай-мальчиками. Уличные законы — не продавай, не выдавай, получай за измену, бей сексотов — в нашей среде были действующими законами.

Уличный лексикон был нашим вторым языком, которым мы владели вполне прилично. Слова «секс» не было в уличном лексиконе, но вместо него в ходу было другое, по смыслу полностью идентичное.

Это было мое детство. Когда сейчас некоторые «телетёти» или «теледяди» вопят о том, как им нас жалко, поскольку у нас было такое жуткое детство, у меня одна реакция: «Не твое — не трогай», ну и, конечно, парочка терминов из уличного лексикона тех времен.

Когда толстощекий Олег Филимонов из одесского «Джентльмен-шоу» рассказывает очередной грязный и глупый анекдот про Чапаева, светлого идеального героя моего детства, джентльменом его назвать никак не могу — даже в шутку.

Если перевести на казенный язык все то, что в каких-то образах, понятиях, мыслях наполняло мою детскую голову, и попробовать все это систематизировать, получится примерно следующее: