Анатолий Краснопольский: Я прошу тебя возвратиться

- В районе Донбасса.

И снова молчание. Я слышу, как тяжело он дышит.

- Вот состояние, - опять заговорил он, - голова соображает, а руки и ноги будто не мои. Все стало.

Кажется, к нам пришла взаимность. Раз жалоба - значит, просьба о помощи. Вечный закон. И точно: Иван Васильевич теперь был не против того, чтобы я его посмотрел. И когда я ему это предложил, заверив, что только из любопытства, он с горечью признался:

- Таких, как я, с койки не поднимают.

Между тем легким покалыванием кожи углом расчески я прошелся по рукам и груди больного и примерно определил степень поражения спинного мозга.

- Короче говоря, согласился ли твой пациент на операцию? - торопишь ты меня своим вопросом.

Погоди, отец, вы, фронтовики, соприкоснулись с адом, и у вас выработалась жесткость, мешающая подчас разглядеть эмоциональную окраску события.

- Я так и знал, что из тебя получится тупица. Операцию нужно делать немедленно.

Ты хочешь сказать: лучше немедленно. Но Ивана Васильевича лечили.

Ты возмущаешься:

- Еще перед войной "спинальников" подвергали вытяжению с помощью петли Глиссона. Дедовский способ.

Ты это должен знать, майор медицинской службы.

Хочешь сказать, что мы с тобой можем сегодня говорить на равных? Но всякий раз, когда я обращаюсь к тебе, отец, чувствую себя несовершеннолетним, просто мальчишкой. Представляю, как ты отводишь взгляд в сторону и говоришь своим глуховатым баском:

- Мое почтение! В ту снежную зиму я тоже чувствовал себя несовершеннолетним. Перечитай теперь снова мои открытки, и ты все поймешь.

Все твои открытки с фронта мы с мамой сохранили.

Когда в наш поселок пришли немцы, я спрятал их в щели глиняной стены сарая, размытого дождем и потрескавшегося от взрывных волн при бомбежке. Ты никогда но писал писем. Только открытки. С той поры обычные почтовые открытки вызывают во мне особое притягательное чувство: мне кажется, их пишут откровенные люди, опи ни от кого не прячут своих мыслей. А может, еще и потому, что твои открытки были непривычными для глаза: сперва обычные строчки, а потом - еще поперек написанного текста, получалось крест-накрест.

Ты хотел больше сказать. Но как бы то ни было, теперь, спустя тридцать лет, твои открытки кажутся донельзя скупыми. "С большими трудностями пробиваемся в Ворошнловград..." И сейчас я расшифровываю их как степограммы. Столпотворение поездов. Теплушки с воинскими частями, платформы с пушками и танками. Эшелоны эвакуированных. И, просачиваясь между ними, мпнуя запретные для других флажки регулировщиков, движется твой полевой госпиталь - всего на двести коек.

А мой вагон, мой уютный дом на колесах, сегодня спокойно бежит по мирной земле.

- Северное сияние, - слышу я вдруг.

Я оборачиваюсь и вижу рядом усача. Он приблизился к окну, раздвинул шторки:

- Сейчас начнется, как по графику, - посмотрел на часы. - Да вот уже оно.

Сперва мне виделись какие-то далекие сполохи, и казалось, это отражаются в облаках огни города, мимо которого мы проезжаем. Теперь все выше ы шире разливалось огромное зарево, и трудно было определить источник этого света, охватившего все небо. Оно и в самом деле не отличается от северного сияния своим гигантским размахом, только разве цвет иной: малиновый.

- Северное сияние!

Это уже сказала девочка. Она стояла у соседнего окна, хлопала в ладоши в такт стуку колес. И все, кто еще не успел уснуть, вышли из своих купе и дружной цепочкой рассыпались по вагону. К усачу подошел молодой напарник.

- Когда там находишься, - усач ткнул пальцем в окно, - не замечаешь этой красотищи, правда?

- Да, Евсеич, - согласился парень. И уже мне: - Выливают металл и шлак из доменной печи. И все дела.

- Ишь ты, все дела! - Евсеич будто невзначай толкнул меня локтем. - А по мне, как раз вот с этой красоты начинается рабочий класс. Вот в конце вагона, видишь, стоит хлопец. Подойди и скажи ему: "Это выливают металл на платформы" - он тебя не поймет. А скажи: "Вот так работают у нас s Донбассе, что всему миру видать", его потянет туда.

- Ну, Евсеич, - подначивал парень.

А Евсеич уже изрядно подзавелся:

- Про это тебе толковали и в ЦК.

Парень затянулся сигаретой, отчего он стал вроде взрослее, чем показался мне вначале.

- Еще толковали про план, про рубли, - сказал он, помолчав.

- Поговори с ним, - снова взывал ко мне Евсеич. - Ну я ему сейчас кое-что растолкую. - И с этими словами усач шагнул в купе, куда, махнув рукой, ушел уже и парень в вязаном белом свитере.